Слезы Магдалины

Лесина Екатерина

– Я. Не. Знаю. И буду благодарен, если вы сделаете так, что меня пустят к потерпевшей...

– Машка в отключке. Это первое. Второе.

Сигара уперлась в нос Димыча. Пахла она прекрасно.

– Второе – когда она прочухается, то разговаривать с ней буду я. Понятно? А ты, паря, сделаешь так, как тебе скажут. Ты же будешь сотрудничать, верно?

Ему не нужен ответ. Он и так уверен, что на такое предложение невозможно ответить отказом. И Наденька уверена. Все вокруг уверены, что могут купить Димыча с потрохами. Кто он в этом долбаном мире? Никто. Шарапов, промахнувшийся со временем.

– Надька сказала, что у тебя серия, –

лапа сгребла фотографии со стола. Снимки замелькали в корявых пальцах, словно карты в руках гадалки. – И что ты сам хочешь остановить этого психа. И я хочу. Мы будем хотеть вместе. Ты не стесняйся, говори. Чем смогу – подмогу. Только уж и ты постарайся, лады?..

...постарайся сделать так, чтобы мне больше не приходилось разбираться с этим! – Палыч зол. Когда зол, усы у него топорщатся, как у кота дворового. И левый отчего-то становится выше правого.

– Они первые начали!

– И что?

– Ну... они обзывались. Я что, молчать должен? – Димка заводится с пол-оборота. Жива еще недавняя обида. Просека. Качели. Небо, разбитое на лоскуты сосновыми ветвями. Зеленые яблоки на дичке. Кисло, но вкусно. И еще рожь, которую можно на костре пожарить.

И компашка. Загодя увидел, еще с опушки. Хотел уйти, но передумал. Он тоже имеет право быть здесь. Подходили медленно, с опаской. Пусть их больше, но он сильнее и не раз показывал. Но сейчас воевать лениво. Качели скрипят, небо сыплет зеленой хвоей, а яблок надрал много.

Впервые захотелось поделиться.

Наверное, если бы не то его желание, не рука, протянутая Васюку, с яблоками и миром в ладони, все было бы иначе. Но удар – по пальцам, а будто под дых, – и яблоки в песок. И слова как иглы под ногти. Сволочи. Бил в нос, и в зубы, и катался с кем-то, визжа и пытаясь зубами за ухо ухватить.

Но они же первые начали!

– Пойми, Дима, не имеет значения, кто начал первым, – Палыч снимает очки и достает сигареты. – Ты уже достаточно большой, чтобы понять: жизнь не всегда справедлива. И порой приходится поступиться правдой для того, чтобы кому-то другому стало лучше... Ты лезешь в драку, а страдают все. Смотри, закроют приют, разошлют вас по другим домам. Разве это хорошо? Стоит ли Париж такой обедни?

– Так что, паря, договорились? Скажешь имечко?

– Да пошел ты!

Димыч вскочил, готовясь ответить ударом на удар, но лысый лишь хмыкнул. Он ушел спокойно и с достоинством, как уходил бы дьявол, уверенный, что обязательно вернется.

– Черт! – Димыч сгреб снимки в ящик стола. – Черт, черт, черт... Надька, куда ты лезешь? А я куда?

Ответа не было, а время улетало.

Вопрос 8: Когда эти соски находят, но этого мало для осуждения, ведьм пытают, не давая им спать две или три ночи подряд, чтобы они наговорили на себя что угодно; такой способ хорош для приручения диких соколов или лошадей.

Ответ: Когда дело обнаружения ведьм пребывало еще во младенчестве, такой способ считался не только подходящим, но и рекомендовался судьями Эссекса и Саффолка

с одним только намерением: если не давать ведьме заснуть, то она скорее у всех на виду призовет на помощь своих бесов, что часто и случалось. Редко, почти никогда ведьмы не жаловались на недостаток отдыха, но после того, как некоторые из них разбили себе в тюрьме головы, судьи запретили такую меру, и с тех пор – а тому уже полтора года – это средство не применялось, никого не держали без сна по указанию суда. Но, может статься, некоторые ведьмы не спят из чистого упрямства, хотя никто их такой возможности не лишает, и даже наоборот.

– Ты не понимаешь, я должен остановить это! Она... она дает испытание, – Мэтью Хопкинс говорил с убежденностью безумца. – Однажды я оказался слишком слаб. Допустил. Позволил. И что было? Я потерял все, что имел. Теперь я могу вернуть, но только если буду силен. Украсть Бетти? Нет! Теперь я понимаю, что так нельзя. Я – Мэтью Хопкинс!

– Дурак ты, – Джо сплюнул под ноги. – Дураком и помрешь.

Наверное, он был прав, рыжебородый великан, случайный друг, который добровольно взялся помогать и застрял в этом проклятом городке.

Безумие, начавшееся в феврале, продолжившееся слякотным мартом, сломало планы. Теперь молодые девушки почти не покидали дома, а если и выходили, то в сопровождении подруг. Стоит приблизиться, и поднимут крик. А жители городка, который ныне походил на разворошенное осиное гнездо, не станут искать виноватых – на месте пристрелят. Так, во всяком случае, утверждал Джо, и Хопкинс ему верил.

Оставалось ждать.

Новости приносила старуха Мод, ожившая и будто помолодевшая – вот уж истинное колдовство, или Джо, который регулярно наведывался в суд. Хотя читать он не умел, но оказалось, что памятью обладал отменной, и пересказы его были дословны.

«Свидетельствовала Элизабет Бут, восемнадцати лет, которая под присягой подтвердила, что с тех пор, как началась ее болезнь, ее безжалостно преследует сосед, Джон Проктор-старший собственной персоной или его призрак. Также она видела, как Джон Проктор-старший собственной персоной или его призрак преследовал и мучил Мэри Уолкотт, Мерси Льюис и Энн Патнам-младшую, которых он щипал, выворачивал им конечности и едва не задушил. В этом она клянется суду...» [4]

4

Обвинение, выдвинутое Элизабет Бут против Джона Проктора.

– Они всегда клянутся, только много ли правды в клятвах? – Мэтью спрашивал не столько у Джо, сколько у себя. – Я ведь тоже когда-то верил, а теперь... как быть?

Молчали сны, блестели слезы по невинным душам, которые горели, сами собирая для себя хворост прегрешений. И Абигайль-Бетти была среди них. Пусть не свидетельствовала в суде, чему Хопкинс радовался, но находилась рядом, словно отгороженная китайскою ширмой, но причастная, как и все в Салеме.