Слезы пустыни
Шрифт:
Как и большинство семей в нашей деревне, родители Кадиджи не могли позволить себе определить ее в большую школу. Я знала, что это дорого, но отец сказал, что я более чем заслуживаю этого. Поскольку ездить каждый день в оба конца было для меня слишком далеко, он договорился со своим братом, что я поселюсь у него. Городской дом, где жила дядина семья, принадлежал отцу, и осознание того, что я буду жить у родственников и все-таки в своем доме, несколько смягчило боль разлуки.
Предполагалось, что школьный семестр я проведу в Хашме, а на каникулы вернусь домой, в деревню. Ездить
Что касается мамы и бабули, то они вовсе не радовались, что я покидаю родной дом. Бабуля надулась, и дулась она долго и театрально. В ее времена никто ни в какие школы не уезжал, и теперь ни к чему, ворчала она, какая чушь. Мама беспокоилась, что меня отправляют далеко от дома в таком раннем возрасте. Мо и Омер даже не скрывали своего беспокойства. Они страшно завидовали предстоящему мне большому приключению: ведь сами они оставались в деревне. Но отец был непоколебим: он так решил, значит, я должна поехать в школу.
За неделю до моего отъезда отец вернулся из города с сумкой, битком набитой принадлежностями для учебы. Он гордо вручил мне новенькую бежево-белую школьную форму: фустан — длинное свободное платье, к которому прилагались две ленты, чтобы повязывать их на талии, а также белоснежный мусульманский головной платок и черные кожаные туфли. И еще ярко-красный пластиковый рюкзак с авторучками, карандашами и новенькими тетрадями.
Я примерила форму и увидела, как горд за меня отец. Я танцевала во дворе, хвастаясь, но потом мама заставила меня снять форму. Мо и Омер изо всех сил притворялись, что спокойны, хотя просто позеленели от зависти. Отец, должно быть, это заметил, поскольку пообещал им, что, как только они подрастут, отправит в большую школу и их тоже.
Наступил день моего отъезда, и ранним утром я погрузила свои сумки в лендровер. Я знала, что покидаю дом на три месяца — на весь первый семестр, — поэтому мне пришлось взять с собой все, что могло мне понадобиться. Отец и я уже собрались уезжать, когда к машине подбежала мама. Она призналась, что передумала и решила поехать с нами.
— Я хочу увидеть, куда ты ее везешь, — объявила мама, втискиваясь на переднее сиденье. — Я хочу посмотреть, где она будет жить, и есть, и спать. Мне нужно увидеть это самой.
Отец пожал плечами и усмехнулся:
— Пожалуйста… Рад, что ты наконец заинтересовалась образованием Ратиби.
Только он собрался отъехать, как Омер с разбегу вскочил на обтянутый холстом кузов лендровера и запрыгнул внутрь. Бабуля стояла у ворот, держа за шиворот Мохаммеда, поскольку тот тоже рвался к нам.
— Вылезай! — рявкнула она на Омера. — Вернись сейчас же! СЕЙЧАС ЖЕ!
Омер как раз собирался ответить какой-то дерзостью, когда отец заставил его замолчать.
— Убирайся, Омер, — приказал он. — Делай как
Единственный человек в мире, которого Омер никогда не осмелился бы ослушаться, был отец. За его спокойной, тихой внешностью скрывались властность и сила духа. Омер слез с машины и вернулся к бабуле, волоча ноги и повесив голову.
— И послушай, будь добрее к бабушке, пока нас нет, — окликнул его отец. — Смотри, делай то, что она тебе скажет, ты слышишь?
— Да, абба, — ответил Омер.
Отъезжая, мы слышали, как бабуля выговаривает ему:
— Давай-ка успокойся! Столько шума из-за пустяков! Ехать за тридевять земель, и всё это только ради того, чтобы прочесть пару книжек. Ничего хорошего из этого не выйдет…
У лендровера было сплошное переднее сиденье — скамья вдоль всей кабины, и мы с матерью и отцом устроились вполне комфортабельно. В салон мы взяли с собой только сумки, поэтому оставалось еще много свободного места. Петляя между домами, отец останавливался и подбирал пассажиров: старуху, которой нужно было в больницу, нескольких мужчин, у которых имелись дела в городе. Это был тот редкий случай, когда его машина не была нагружена под самую крышу. Когда оставалось место, отец подвозил людей.
Я прильнула к окошку, кривляясь и корча рожи ребятишкам. Мне хотелось, чтобы все видели, как я, сидя в автомобиле, отбываю в большую школу, в то время как они остаются киснуть в деревне.
Дорога впереди была чередой неровных троп, пересекавших заросли и пустыню. Глядя на пробегающий мимо пейзаж, я ломала голову: откуда отец знает, куда ехать? Для меня все выглядело одинаковым. К счастью, он и прежде бесчисленное количество раз ездил по этому маршруту и знал его как свои пять пальцев. Пока мы медленно, но верно продвигались вперед, я не могла скрыть своего волнения.
И не могла замолчать:
— Мы сейчас где? Мы уже почти приехали? Когда мы дотуда доберемся?
Внезапно через открытое окно я услышала громкое шипение. Я посмотрела на отца, он посмотрел на меня и нахмурился, останавливая машину в облаке пыли.
— Похоже, Ратиби, у нас прокол, — объявил он.
И точно, острый камень пропорол одну из камер. Мы вышли из машины, и не успел отец сказать хоть слово, как мужчины принялись менять колесо. Один принес из кузова большой домкрат, другой в это время откручивал с капота запасное колесо. Отец направился было отвинчивать колесные гайки, но его остановили настойчивыми жестами и уверенными словами. Он был уважаемым владельцем транспортного средства, и наименьшее, что они могли сделать в благодарность за то, что он бесплатно подвозил их, — починить его лендровер.
Добравшись до города, отец первым делом отправился бы чинить проколотую шину. Он ненавидел ездить без запасных колес; еще один прокол — и мы застряли бы в пустыне. Автомобиль быстр и мощен, но не так надежен, как верблюд, пояснял нам отец. Если верблюд охромеет, он все равно будет ковылять, пока не доставит своего наездника в безопасное место. Но если в машине закончится бензин или случится поломка — то всё. Что же до меня, моей самой большой тревогой было опоздать и пропустить первый день в школе.