Слишком поздно

Гувер Колин

Я не из таких.

Как-то я читал, что разница между экстравертом и интровертом не в том, как ты ведешь себя в большой компании, а в том, дает ли эта компания тебе сил или, напротив, забирает их у тебя. Внешне интроверт может сойти за экстраверта и наоборот, все сводится к тому, в тягость ли тебе общение.

Я совершенно точно интроверт: люди отнимают у меня силы. Для подзарядки мне нужна тишина.

– Пива принести? – спрашиваю Далтона. Он мотает головой, и тогда я встаю и направляюсь в дом, на кухню. Не за пивом,

хочу тишины. Просто в башке не укладывается, как Слоун живет в таком окружении день за днем и еще умудряется что-то делать.

На кухне первым делом замечаю новое послание на маркерной доске. Подхожу ближе и вчитываюсь:

Он разжал кулаки и выронил ее тревоги, не в силах удержать. Тогда она подобрала их и смахнула, как пыль. Теперь они в ее руках.

Я несколько раз перечитываю послание, но тут наверху громко хлопает дверь спальни. Едва успеваю отойти от холодильника, как из-за угла выходит Слоун. При виде меня она резко останавливается и спешит стереть с лица слезы. Бросает взгляд на доску, потом снова на меня.

Мы стоим молча, в двух шагах друг от друга. Глаза у нее широко раскрыты, и она бурно дышит.

Проходят три секунды.

Пять секунд.

Десять.

Наконец я теряю счет времени и забываю, сколько мы смотрим друг на друга, не зная, как поступить с невидимой нитью, что связывает нас, не дает разойтись, сводит с силой, которую не побороть одной только волей.

Слоун шмыгает носом и, уперев руки в бока, опускает взгляд.

– Ненавижу его, Картер, – шепотом произносит она.

В ее голосе боль, а значит, что-то случилось. Я смотрю вверх, туда, где их спальня, гадаю, что же могло произойти. Опускаю взгляд и вижу, что Слоун смотрит на меня.

– Он в отрубе. Снова ширнулся.

Мне совестно оттого, что я испытываю облегчение.

– Снова, говоришь?

Слоун приближается и, опершись спиной о стойку, скрещивает на груди руки. Смахивает еще слезинку.

– Он становится… – Не договорив, она делает вдох. Ей трудно рассказывать, и тогда я сам подхожу ближе.

– Он становится мнительным, – продолжает Слоун. – Боится, что его повяжут, психует. А потом он ширяется, и тогда… всем достается.

Я разрываюсь: одна половина меня хочет ее утешить, другая – эгоистично дальше тянуть из нее сведения.

– Всем?

Слоун кивает.

– Мне, Джону, парням, которые пашут на Эйсу. – Она кивает в мою сторону. – И тебе.

В последних ее словах слышна капелька горечи. Прикусив нижнюю губу, Слоун отворачивается. Пальцами впивается в манжеты лонгслива и крепче обхватывает себя руками.

Больше она не плачет. Теперь она зла, но на кого: на меня или на Эйсу?

Я снова смотрю на доску с посланием:

Он разжал кулаки и выронил ее тревоги, не в силах удержать. Тогда она подобрала их и смахнула, как

пыль. Теперь они в ее руках.

Заново перечитав эти слова и еще раз посмотрев на Слоун, я наконец все понимаю. Я ведь переживал за нее, думал, будто Эйса пудрит ей мозги и она не знает, что он за человек.

– Я ошибался на твой счет, – говорю ей.

Слоун оборачивается, поджав губы и озадаченно хмурясь.

– Я думал, что тебе нужна защита, – объясняю я. – И что ты наивная, не видишь, кто такой Эйса. А ты, оказывается, знаешь его как никто другой. Я думал, он тебя использует, а на деле… это ты используешь его.

– Использую его?

Я киваю.

Слоун прищуривается. Ее любопытство сменяется гневом.

– И я насчет тебя заблуждалась. Ты просто урод, как и все в этом доме.

Она уже хочет уйти, но я успеваю поймать ее за локоть. Слоун резко вдыхает, когда я рывком разворачиваю ее к себе.

– Я еще не закончил, – говорю.

Теперь Слоун взирает на меня пораженно, и я чуть ослабляю хватку, растираю ей руки большими пальцами в надежде немного унять ее гнев.

– Любишь его? – спрашиваю.

Слоун медленно вздыхает, молчит.

– Нет, – отвечаю сам за нее. – Не любишь. Может, когда-то и любила, но без доверия любовь не живет. А он тебе не доверяет.

Слоун по-прежнему молчит, ждет, когда я перейду к сути.

– Ты не любишь его и остаешься здесь не потому, что слабая и не можешь уйти, а потому что сильная. Ты миришься с этим дерьмом не ради себя. Ты стараешься для брата. Ты все делаешь ради других. Не всем хватает такого мужества и силы, Слоун. Это пример охеренного духа.

Приоткрыв рот, она тихонько вздыхает. Видимо, нечасто ей говорят комплименты. Печально.

– Мне жаль, что я наговорил тебе столько всякого в рестике. Ты вовсе не слабая. Не подстилка Эйсы. Ты…

По левой щеке у нее скатывается слезинка, и я ловлю ее большим пальцем. Не утираю. Напротив, мне бы хотелось сохранить ее, закупорить. Возможно, это первая слеза, которую Слоун пролила, услышав не оскорбление, а добрые слова.

– Я какая? – тихо, с надеждой в голосе спрашивает она. Смотрит на меня и очень ждет продолжения.

Я опускаю взгляд на ее губы, в груди все сжимается, стоит представить, как я их целую. Тяжело сглатываю и произношу наконец слова, которые так ей нужны:

– Ты одна из самых сильных людей, каких я встречал. Ты воплощаешь все, чего Эйса недостоин, и все, что нужно мне.

Мы стоим так близко друг к другу, что я ощущаю кожей ее тихий вздох, почти чувствую вкус ее губ. Запускаю руку ей в волосы, притягиваю ближе к себе, поцелуй неизбежен… но тут открывается задняя дверь. Мы отворачиваемся в разные стороны, делая вид, будто ничего не было и быть не могло, и когда Джон входит в кухню, я уже роюсь в холодильнике. Впрочем, во взгляде Джона я успел заметить подозрительность.