Сливовое дерево
Шрифт:
Фатер и мальчики помогали поднимать город из руин, и, поскольку отец работал на восстановлении школы, он зарабатывал немного денег. Если позволяли продуктовые карточки, семья в первую очередь старалась купить мясо, сахар или муку. Но мясная и бакалейная лавка получали все меньше товаров, и самые необходимые продукты питания достать было даже сложнее, чем во время войны. Если приходила весть о привозе продуктов раньше срока, мутти или Мария бежали занимать очередь, потому что всё распродавали за несколько часов.
Раз в неделю, так же как
Пришлось выменять на сахар последние отрезы бабушкиного расписанного вручную хлопка — то был единственный материал для шитья одежды — и отдать за телегу дров прапрабабушкины часы вишневого дерева. За подаренный американцем шоколад Карл и Генрих выручили сигареты и сменяли их на растительное масло.
В первую субботу июня Мария и Кристина сидели рядышком на кухне и чистили ранний весенний горох, жуя во время работы пустые стручки. Темно-изумрудные стручки раскрывались без усилий, и красные керамические миски быстро наполнялись нежно-зелеными горошинами. Раньше Кристина никогда не понимала, зачем Мария ест коробочки от гороха, но теперь ей самой они казались невероятно сладкими. С тех пор как она вернулась из Дахау, все вкусы — сочные сливы и сладкие ягоды, соленый свиной жир и картошка с молоком, маринованный лук и квашеная капуста — казались ей такими яркими, словно она пробовала эти яства впервые.
На кухонном балконе мутти развешивала стираное белье. Девушки работали молча и слушали, как мать напевает, прикрепляя прищепками мокрые вещи к веревке. Стоявшие на плите кастрюли с пореем и редким кушаньем — свиной рулькой — наполняли кухню сладким терпким ароматом лука и уксуса.
С открытого балкона долетал мягкий ветерок, но Кристину знобило. Со времени ее возвращения дни становились все длиннее и теплее, и все же в каждом дуновении воздуха девушке чудилось дыхание зимы, словно холодные тонкие руки привидений касались ее кожи. Независимо от температуры за окном она носила зимние чулки и вязаную кофту, которую снимала лишь сидя под прямым солнцем, на заднем дворе, где курятник и дом защищали от сквозняков. Только тогда отступал холод, исходивший, казалось, изнутри ее существа.
Кристина краем глаза поглядывала на сестру и вспоминала, как они маленькими девочками беспечно бегали по коридору, не зная еще, что такое война, насилие, бомбежки и концентрационные лагеря. Но она твердо решила не упиваться жалостью к себе, поэтому отбросила эти мысли и сосредоточила внимание на ровных круглых горошинах.
Мария рассказывала ей свежие новости о том, кто вернулся с войны, а кто нет, а также кто из местных девушек крутит романы с американскими солдатами.
— Хельгард Коппе едет со своим Ami [97] в Америку, — сообщила она Кристине.
97
Ami (ами) — американец (нем.
— Нельзя винить девушку за то, что она ищет любви, где бы она ее ни нашла, — заметила Кристина. — Немецких парней осталось мало.
В эту минуту мутти вышла с балкона, прошагала через кухню и поспешила вниз по лестнице на крытый задний двор, где на солнце сушилось белье. Мария вдруг шмыгнула носом, и Кристина, повернувшись к ней, увидела, что по щекам сестры текут слезы. Руки Марии тряслись, дрожащие пальцы не могли раскрыть стручок.
— Что случилось? — в груди у Кристины завертелся холодный вихрь страха. Она привыкла к постоянным слезам Марии, но тут было что-то другое — сестра, казалось, находилась на грани срыва.
— Я видела голодных женщин и детей, которые жили в подвалах под грудой развалин, — плакала Мария. — У них ничего не было, кроме матрасов и пустых ведер для туалета. Они так старались выжить! Но потом… — она задохнулась от рыданий. — Но я выжила, я понимаю, что должна быть благодарна судьбе…
Кристина взяла стручок из рук сестры, отодвинула стоявшую между ними миску и повернула лицо Марии к себе.
— Я слышу, что ты все еще плачешь по ночам. Я понимаю тебя! Но мы ведь сильные. Мы прошли через ад и остались в живых! И мы вместе! Война окончена, и наша жизнь теперь — чистый лист. Начнем все сначала!
Мария в упор посмотрела на Кристину воспаленными глазами, ее лицо стремительно багровело, как готовый взорваться котел.
— Я беременна, — промолвила она, словно выплевывая слова, как будто они были ядовитыми.
Кристина оторопела, ее словно бы со всего размаху ударили под дых.
— Ach nein! — воскликнула она. — Это точно?
Мария кивнула, горькие слезы лились потоком.
— И что ты собираешься делать? — спросила Кристина. Она попыталась обнять сестру, но та уклонилась.
— Я слышала, есть способы, — дрожащим голосом проговорила Мария. — Проткнуть горло спицей или броситься в пролет лестницы…
В голове Кристины стали вспыхивать один за другим образы: мальчик, которого вырывают из рук матери; младенцы, которых направляют налево вместе с бабушками и дедушками, в то время как их истошно кричащих матерей уводят направо; пары с новорожденными детьми, которых заталкивают в газовые камеры.
— Nein, — Кристина схватила Марию за руку. — Даже не думай.
Мария спрятала лицо в руках сестры, плечи ее содрогались. Кристина наклонилась вперед и мягко проговорила:
— А если отдать дитя тем, кто потерял ребенка во время войны? — она помолчала: неуместность собственных слов поразила ее, но она все равно должна была их произнести. — Знаю, сейчас это кажется невозможным, но, может быть, когда ты увидишь малыша, то переменишь свое мнение. Мы все будем любить его, несмотря ни на что.
Кристина ожидала, что Мария рассердится и закричит на сестру: понимает ли та, что говорит? И она была бы права. Но Мария ничего не сказала, а лишь предалась своему горю. Кристина снова попыталась обнять сестру, и на этот раз Мария приникла к ней, бессильно опустив руки. Заслышав шаги мутти на лестнице, сестры сели ровно и вернулись к чистке гороха.