СЛОМ

Ерошин Алексей

Встав с кровати, Игорь прошел к умывальнику в дальнем углу бокса и сполоснул лицо ледяной водой. Тошнота откатила, осталось легкое головокружение. Отражение в зеркале, наконец, сфокусировалось и перестало плыть перед глазами.

– Герой-любовник,- фыркнул Игорь, оглядев свою помятую, небритую зеленоватую физиономию и разлохмаченную шевелюру.- Значит, нас теперь двое? Ну, привет, приятель…

Он протянул мокрую руку и коснулся ладонью своего отражения, шутливо заметив:

– Тебе не мешало бы

побриться. И причесаться. Да и вообще… М-да… Неважно ты выглядишь, приятель. А, между прочим, ты мое отражение. Запомни: ты отражение, а не я. И никак не наоборот…

***

– Бывай, старлей,- попрощался Олег.

– Увидимся,- кивнул Ермаков, захлопывая дверцу машины.- Шумахер, давай на базу.

Шофер тронул фургон с места. Зажужжало, поднимаясь, тонированное стекло. Левушкин отыскал в салоне лицо Полины, но та нарочито повернулась в другую сторону. Стекло встало на место, и Олег увидел только свое, на секунду промелькнувшее, отражение: впавшие от недосыпа глаза и заострившиеся скулы.

Мороз, наконец, отпустил. Олег несколько раз глубоко вдохнул холодный воздух, повернулся и пошел к штабу. На лавочке у входа курил Штольц.

– Привет,- мимоходом бросил Левушкин.

Штольц вяло кивнул. Олег уже взялся за дверную ручку, но вдруг повернулся:

– Йозеф…

– Курить будешь?- спросил Йозеф.

Олег присел на ледяную лавку, вытянул из протянутой пачки последнюю сигарету и принялся разминать ее в пальцах. Штольц выпустил струю дыма:

– Все думаю бросить. В одиночестве немножко тоскливо курить.

– А существовать?- негромко спросил Олег.

– Я пытаюсь,- ответил Штольц.- Я все еще пытаюсь. Но не получается. Все равно привязываюсь. И потом чувствую себя виноватым за то, что не успел. Не оказался там, где был нужен. Тебе ведь знакомо это, Левушкин?

Штольц бросил окурок в урну и достал еще одну пачку.

– Ты поэтому здесь мерзнешь?

– Нет. Этот стюард… Die Teufelei! Я хочу тебя попросить. Сделай так, чтобы он не предлагал мне играть в шахматы.

Олег засунул так и не раскуренную сигарету за броневой щиток и включил обогрев остывшего костюма.

– Да-да, конечно… Я скажу. Ты… был у него?

– У Бочина? Был. Меня не пустили. Он все еще в коме. Но врач сказал – выживет. Только слух, вероятно, потеряет. На десять процентов. Это не есть страшно, но могут списать.

Левушкин помолчал, изучая топографию трещин промерзшего асфальта, и спросил:

– Ты тоже считаешь меня виноватым?

– Нет,- ответил Штольц.- А кто считает?

– Я.

Йозеф привычным движением бросил в урну очередной окурок.

– Не мне тебя отговаривать, Левушкин. Мы по одному лекалу скроены. Они ведь за мной тянулись, напарники мои. Считали меня героем. А я не есть герой, Левушкин. Просто рефлексы быстрее. И смерти я не боюсь. Ты знаешь, почему…

Если я кого-то прикрывал – обижались. Считали, что зажимаю. Всю славу хочу один получать. А начинал осторожничать – рвались вперед. И нарывались. Да ты ведь знаешь, как это происходит. Ни в чем не виноваты мы, Левушкин. И нет нам от себя прощения. Паршивая перспектива…

Олег молча набрал пригоршню жесткого колкого снега и принялся растирать им лицо. Дверь штаба хлопнула, и на крыльцо, поеживаясь, вышел курсант Лапин.

– Вот вы где!- сказал он.- Йозеф, идите в конференц-зал, Мудищев там хочет какую-то речугу толкнуть.

Штольц неторопливо поднялся, спрятал сигареты и холодно заметил:

– Запомните на будущее курсант: еще раз назовете майора так, и я прополощу ваш рот мылом. И застегните ворот, не позорьте отделение.

Лапин замялся, застегиваясь:

– Виноват, товарищ старший лейтенант… А что, это правда, что говорят… Ну, будто майор наш вчера…

– Майор наш вчера выполнял свой долг наравне с остальными,- сказал Олег,- если ты об этом. Поэтому давай будем снисходительней к его мелким слабостям. И для начала пойдем его послушаем.

– Вас полковник искал,- ответил курсант.- Сказал, как явится, сразу ко мне. К нему, то есть…

Олег стер с лица растаявший снег и прошел в отделение. Грохот бронированных ботинок покатился по пустому коридору. В стеклянных стенах замелькали, преломляясь, шагающие рядом двойники. Изгибаясь, отставая, забегая вперед, ломаясь на углах, нестройный ряд отражений маршировал по проходу, словно в точке сопряжения нескольких параллельных миров, чтобы замереть у кабинета полковника. В двери должен был войти лишь один. Вину за свои ошибки не переложишь на зеркальные фантомы. Олег снял шлем и повернул ручку.

– Разрешите?

– Входи, входи, лейтенант,- сказал Семашко, по извечной привычке расхаживая по кабинету с руками, заложенными за спину.- Без церемоний.

Левушкин кивнул сидящему за столом Репьеву и заметил:

– Простите, товарищ полковник, вы меня снова в звании повысили…

– Я не оговорился. За проявленные профессионализм и героизм при успешном выполнении боевого задания… ну, и так далее. Ты восстановлен в звании. Поздравляю. Капитан, ознакомьте Левушкина с приказом.

Репьев порылся в лежащей на столе папке и протянул Олегу подписанный бланк:

– С возвращением, командир.

– Успешном выполнении?- скривился Олег.- Вы что, шутите, что ли?

Семашко прошел к своему креслу и сел.

– Не горячись, Олег,- посоветовал он.- Меня ваши с Репьевым дела мало касаются. У меня своих забот по горло. Это за деактивацию экскаватора. Заслужил – получи. На Штольца тоже приказ подписан. И еще. Ваши дела с нами закончились, но я тебя прошу остаться еще на пару месяцев. Хотя бы на месяц. Капитан не возражает. Решай. Сам понимаешь, нам туго пришлось. Бочин, Некипелов… в других сменах раненые есть. Опытных офицеров пересчитать – на одной руке пальцев хватит. Теперь вот майор еще…