Сломанный мир
Шрифт:
— Это ты, Рыжая? — голос был тих, как шелест. Он уже не понимал, кто перед ним, глаза смотрели бессмысленно. По его лицу вдруг прошла судорога, будто кто-то провел рукой по глади воды, и черты лица изменились, глаза вдруг стали дымчато-голубыми, волосы — каштановыми. Еще одна волна судороги — и лицо вдруг снова стало черноглазым, но женским. Потом — снова мужским, но другим, новым... После этого яогуай тихо вздохнул, его глаза закрылись — то ли потерял сознание, то ли умер.
Повсюду на стенах пещеры, куда падал свет факела, виднелись мазки и
Пыточных приспособлений, как ни странно, Гэрэл нигде не увидел. Ни тисков, ни дыбы, ни жаровни, чтобы калить железо. Это пугало, потому что пытки он бы еще понял, а здесь происходило что-то совсем странное.
Рядом со столом с инструментами с потолка свисало на крюке тело еще одного Чужого; у него не было головы, и Гэрэл предположил, что это именно яогуай, лишь потому, что мухи его не трогали. Его туловище было вскрыто, а плоть зафиксирована таким образом, чтобы открывались кости и внутренности.
Не то чтобы мертвецы и пытки были ему в новинку — на войне он видел всякое, ему и самому случалось резать плоть и ломать кости... И все же от увиденного в пещере ему стало невыносимо пакостно. На секунду Гэрэлу показалось, что он провалился в один из тех своих снов, где он маленький и беспомощный и его мать ранена или умирает, но нет, даже его больной разум не мог породить такой чудовищный кошмар — реальность оказалась страшнее. Видеть все это и чувствовать смрад, смешивающийся с чудесным пряным запахом, который с детства означал для него саму суть волшебства, было превыше его сил, ему хотелось убежать отсюда так далеко, как только можно. Но бежать было некуда.
Он нашел в темноте руку Юкинари и схватился на нее своей здоровой рукой. Юкинари не возражал, его ладонь была прохладной и надежной. Гэрэл вцепился в нее, словно утопающий.
Шорох сзади заставил его вновь повернуться к Рыжей.
Она была жива, в сознании и не безумна. Она успела повернуться к ним лицом — неподвижно и внимательно смотрела на Гэрэла. Глаза у нее тоже были совсем нечеловеческие, янтарные, как два язычка пламени.
— Убей меня, — отчетливо произнесла она на языке кочевников.
— Никто не умрет. Я освобожу тебя, — сказал он, пытаясь понять, насколько сильно она изранена. Руки и ноги, по крайней мере, были на месте, но больше под запёкшейся кровавой коркой, покрывавшей ее лицо и тело, ничего нельзя было рассмотреть.
— Как? Тоже сломаешь мне руку? — она попыталась усмехнуться, но вместо этого закашлялась. — Все это безнадежно. Вы думаете, вы умнее всех, раз додумались освободиться из наручников? Эта женщина приходит не одна.
— Оэлун-хатун?
— Да. С ней всегда ее прислужник, шаман племени... Он такой же, как я.
— Яогуай?
— Я не знаю этого слова. Здесь нас обычно зовут просто духами. Или демонами. Ханша как-то заставляет
Она со странной жадностью смотрела на факел в руках мертвеца.
— Этот огонь... ты можешь поднести его ко мне поближе?
Тень опустил факел к Рыжей, и та прежде, чем Гэрэл успел остановить ее, сунула руку в пламя, но не обожглась, а каким-то образом погасила его.
Мертвец невозмутимо чиркнул огнивом и зажег огонь, и все повторилось заново. Несколько раз он зажигал факел и подносил к ней, а она клала руку на пламя и гасила, точно пила его.
Гэрэл тем временем спрашивал:
— Что произошло? Зачем вас здесь держат?
— Она изучает нас. Привозит сюда всех...яогуай... — старательно выговорила Рыжая чужое слово, — ...которых находит в степях. Пытается понять суть нашей магии. Ставит опыты, препарирует тела, смотрит, что происходит с нами и нашими способностями под пытками. Оэлун хочет владеть этой силой...
— Ты здесь давно? — спросил он.
— Какое сейчас время года?
Он обнаружил, что забыл, как у кочевников называют месяц произрастания, и сказал просто:
— Третий месяц.
— Третий... Скоро зацветут маки — вот бы посмотреть. И небо увидеть... Я здесь почти два года.
Гэрэлу вспомнились слова Джин-хо: «Я всегда думала, что яогуай — это просто сказка... Говорят, еще лет пятнадцать назад яогуай было довольно много — что же изменилось?..».
Женщина, спятившая от ненависти и желания отомстить, — вот что. Вот почему Джин-хо ни разу не видела Чужих, вот почему он сам не встречал яогуай уже так давно, что тоже почти что готов был считать их сказкой.
— Здесь есть еще кто-нибудь?
— Нет. Остались только я и Оборотень. Хотя и он уже едва дышит. Слепой, — она кивнула в сторону обезглавленного тела, висевшего под потолком, — умер неделю назад. Эрдэнэ... умерла недавно. Остальных... уже давно нет.
— Эрдэнэ — твоя дочь?
— Была.
— Зачем она им понадобилась? Она ведь просто человек...
— Понадобилась не она, а я.
Пытать дочь, чтобы заставить мать делать то, что нужно... Гэрэл не мог назвать Оэлун-хатун чудовищем, ему ведь и самому приходилось делать подобное, и если подумать, он был не лучше нее. Но то, что она делала с Чужими, было страшно-бессмысленно, как и любое безумие.
— ...Если бы я могла объяснить этой сумасшедшей, как работает волшебство, я бы объяснила, — ровно, без выражения говорила Рыжая. — Если бы я могла отдать ей свою силу, отдала бы всю до капли — но это невозможно. Если бы она позволила мне служить ей, я бы делала все, что она хочет — но это ей было не нужно...
— Послушай... — Что сказать человеку, у которого отняли самое дорогое? — Ты выберешься отсюда.
— Нет. Во мне почти не осталось жизни. Да и незачем мне жить без Эрдэнэ.
— Ты выздоровеешь. В твоей жизни еще будет много всего, — сказал он, хотя сам не особо в это верил. — Ты ведь хотела снова увидеть небо и цветущую степь. Моя мать говорила мне, что всегда есть надежда...