Сломленное поколение

Ace Diamond

Меня зовут Марвин, и я тебе это уже говорил. – Парень, да я тебя впервые вижу. Недоумение скомкало мою физиономию в немой вопрос – "что за дерьмо". Я поблагодарил Джейкоба, пожал его руку и двинулся к выходу, напрягая остатки интеллекта и пытаясь понять, что произошло мгновением ранее. Молекулы воды атакуют рубашку, изготовленную на основе хлопчатника. Химическая стойкость материала не позволяет каплям добраться до моего тела. Мне холодно. Но дождь – моя стихия. Водный мир. Город пришвартован где-то в открытом море, и ты не можешь покинуть свою обитель, а потому – свыкайся. Смирись. Подчинись. Любовь и молитва. Мы только вышли из ночлежки, но кажется, что идем целую вечность. Организм наполняет непреодолимое желание сесть, прижать колени к груди и раствориться в урагане обрывков памяти. Но я-то знаю, что это просто распад глюкозы. Утомленный знанием попутчик. Встречные автомобили предпринимают отчаянные попытки ослепить меня светом фар. Разрезают бесконечные лужи и ныряют за мою спину. Один за другим. Порывистый ветер придает бодрости, охлаждая намокшую одежду и заколачивая новые крупицы влаги в мои текстильные доспехи. Однажды я спросил у бабушки, почему идет дождь. А она лишь засветила вставную челюсть, прокашлялась и сказала, что боженька простудился. Наверное, она хотела сказать, что на меня чихали. Спустя множество лет, я зауважал свою бабушку. Мудрый ответ порой не требует колоссальных потуг со стороны фронтальной области коры головного мозга. Суета миокарда утопающего городка сменилась благоговейной тишиной одноэтажного эдема. Люди, живущие в этом районе, прекрасно засыпают и легко сбрасывают оковы сна. Предсказуемое и надежное существование. Здесь, наверное, даже умирают по расписанию. Огромные окна, полыхающие светом люстр и свечей,

обнажают внутренности этих безмолвных обителей. Они молятся, благодарят кого-то за все, что оказалось на их обеденном столе. Склонили головы и мысленно записали: "На шаг ближе к спасению". Они смотрят телевизор, жадными глазами поглощают информацию, вываливающуюся на них словно толстяк из катафалка. Они просто не знают: ночь – не повод расслабить сфинктер. Я спросил Рут, где ее чертов дом. Но она только подняла воротник пальто повыше и ускорила шаг. Наверное, это к лучшему. Отсутствие плохих новостей – провокация надежды. Я сделаю вид, что не устал, что это всего лишь молочная кислота вымывается из бедренных мышц. Притворюсь, что становлюсь моложе, пусть свободные радикалы гибнут. Но жжение угнетает последние импульсы воли. Когда тебе кажется, что нет сил, дабы сделать еще хоть шаг, постарайся вспомнить. Что угодно. Главное – не дай бессилию сломать тебя. Прокрути пленку вручную, оставь отпечатки на нескольких кадрах. Я думаю об Эллисон. О том, как на одном из приемов она подошла ко мне, обняла и шепнула: "Я знаю, как тебе больно". Тупая сука. "Знаю, что ты скучаешь по Каталине, знаю, что тебе снится сестра". Закрой свой сраный рот. Просто закрой его! "Я знаю, что не все погибли". Заткнись! Вылези из моей головы! Я упал на колени. Рут сначала не заметила, что я остался позади, но когда обернулась, тут же бросилась мне на помощь.  – Еще пару кварталов. Потерпи. Она помогла мне встать, но я сказал, что в состоянии идти без поддержки. Нужна сода. Щепотка гидрокарбоната натрия снижает кислотность крови. Старый метод. Я спросил Рут, есть ли у нее дома пищевая сода. – Мы почти пришли. С этими словами она повернула на узенькую асфальтированную дорожку, примыкающую к деревянным ступеням, ведущим прямиком в жилище моей спутницы. Сестра Джессика долго не могла попасть в замочную скважину, после чего и вовсе уронила ключи на коврик с надписью "..н..о..". Наконец, мы вошли. Эклектика. Отличительной чертой которой в современном мире, судя по всему, является широкоплечий чернокожий атлет с жетоном детектива. И н т е р л ю д и яNo. 2 Я – дефект несущей колонны. Мне хочется нарушить закон. Взять баллончик с аэрозольной краской и подправить физиономию Моны Лизы. Черный крест на застывшей кроткой ухмылке, плюющей на время, отдаваемое ей. Искусство может спровоцировать инфаркт. Растление искусства – психоз. А в этом нет ничего криминального. Люди не хотят принимать скоротечность собственного века, а потому гибель чего-то мнимо бессмертного для них – лишнее напоминание неотвратимости заката их же убого бытия. Ты повесил картину, и все, считай, приобщился к чему-то великому, не поддающемуся временной коррозии. Оглядись. Вокруг лишь ложные подвиги притворных героев.И только им ты доверяешь свое спокойствие, свое бесценноезаблуждениео вечной жизни.Авремя тебя переигрывает. Оно не даетощутить разницу между тобой-мальчишкой и тобой-жалким-стариком. Ты смотришь взеркало, и кажется, что таким жебыл и вчера. Но это нетак, кретин. Моложе ты не будешь и шанс ты уже упустил.Мне не жаль. Ты сдохнешь в пустыне самобичевания.А я накрою тебя черным саваном и побреду к закату. Каждый из нас – трещина в стене. Мне хочется разрушить незыблемое. Разрубить веревку, удерживающую и без того хрупкий мирокна привязи посреди волнующегося океана. Растоптать двухцветковый шафран, чтобы тот не чувствовал себя чем-то особенным. Чем-то, что обязательно в скором времени будет уничтожено. Внезапная смерть. Моментальная, безболезненная, неожиданная. Так должны исчезать и люди. Но мы делаем все, чтобы кончина была как можно более мучительной. Плачем над трупами, терзаем тела иголками, заставляем их легкие насыщаться кислородом, делая организмы придатками аппаратов. ИЗБАВЬ МЕНЯ ОТ ЭТОЙ ЛЖИ. Позволяем неверным диагнозам топтать остатки благоразумия. Нас ставят раком – а мы верны убеждению, что нас спасают. Нас заковали в латекс и наручники – но мы по-прежнему питаемся верой. Нас ебёт система – и мы не знаем, кого винить. ВЫТАЩИ ЕЕ. Мы –никтобез врага. Нам необходим противник. Чтобы винить его в наших неудачах. Чтобы оправдывать ничтожество эфемерным сопротивлением. Мы – прочное ничто. Никому не хочется признавать очевидное: наши беды – не какое-то там наказание или возмездие.Мы никому не нужны. Иэто хорошие новости – мыни от кого и не зависим. И лишь одно удручающее но: мы не научились самостоятельности. Стая молокососов, припавших к господнему соску. Глава Девятая Солнце все еще идет вниз Я спрашиваю Рут, какого хрена тут делает "мистер вселенная"? – Кто? Я указываю на огромного черного парня, сидящего в кресле. Того самого детектива, что приходил в мою палату, когда я еще был пристегнут к лежбищу. Здоровый гуталин прямо по курсу. – Похоже, ты переутомился. Мы одни, – она сделал небольшую паузу и добавила, – да, зачем тебе нужна была сода? Просто принеси ее. И стакан воды. Рут сняла промокший плащ и пошла в кухню. А я медленно, словно какой-нибудь сраный сапер, направился к тому креслу, в котором, как мне показалось, сидел мой старый приятель. Но то ли это была игра тусклого света и тени, то ли нейролептики окончательно раскрошили остатки трезвого восприятия. Вот чего мне не хватало – агнозии. Но что-то мне подсказывает, что эклектика в дизайне жилища Рут – не галлюцинация. В каждом углу – ваза с цветами, подоконник заставлен различными видами кактусов, красный модерновый диван очень удачно диссонирует с алебастровыми светильниками, хаотично расставленными вдоль стен. Несколько фотографий в рамках, на них Рут не одна. С ней какой-то задрот в огромных очках с бифокальными линзами. Но не похоже, чтобы в этом доме жил кто-то помимо хозяйки. Одиночество – верный спутник таких, как Рут. У них нет ничего: огромной груди, природного обаяния, хищного взгляда. Даже Эллисон Чейс осталась одна. Но оно и понятно. Девушки вроде моего психотерапевта – инкубаторы. Ты можешь кончить в них, дождаться рождения ребенка и, если тебя не устроит семейная жизнь, легко их бросить. Они не подадут иск, не пополнят ряды закоренелых феминисток, не отрежут твои яйца, просто чтобы отомстить. Нет. Ничего этого не будет. Почему? Просто потому что. Потому что мозгоклюями становятся не по призванию. Потому что незнание – вот, что толкает их к странствиям по чужим переживаниям. Они надеются, что получат ответы на все интересующие их вопросы, если будут знать индивидуацию Юнга, или теорию резонанса Кеплера. Думают, что концепция мета-индивидуального мира Дорфмана как-то поможет им справиться с проблемами. Но ни один странник, похожий на Эллисон Чейс, никогда не убедит меня в том, что классификация Рокича способна спасти меня. Спасение – внутри. Спасение – в фотографиях, плюнувших на тебя людей. Спасение – в отрицании всего. Движение без курса и лишнего груза куда приятнее и легче восхождения на Голгофу с ответственностью на плечах. Нам не нужны матери и жены. Мы прекрасно справимся без прокладок и антиперспирантов, не оставляющих пятен на темной одежде. Нам надоело зависеть и отвечать. Потому мы ждем. Рут вернулась в гостиную со стаканом в руке. – Вот твоя вода. Там две чайные ложки соды. Я опустил мизинец в прохладную жидкость, чтобы убедиться, что там действительно разбавлена сода. Говорю, что колес с меня достаточно. – Там только сода. – Никаких эмоций. Сухое давление. Я сел на диван. Кратковременное умиротворение. Мне не нужны

громкие компании и алкоголь. Я подсел на спокойствие. Мне не нужен ваш джанк. Мне осточертела ваша музыка. Я торчу на крепком сне. И будьте добры – заткните кишечный тракт своим же пониманием счастья. Я благоденствую в горе. Опрыскиваю заботой свое слабоумие. И да, я застраховал свои переживания на случай, если вы захотите отнять даже их. Я спрашиваю Рут, кто тот человек, что обнимает ее на фото? – Это не… Это важно. Поверь, раз уж ты привела меня сюда, тебе придется со мной общаться. Если ты не расскажешь мне, как я оказался в ночлежке, если ты не ответишь даже на столь элементарный вопрос, клянусь, Рут, я возьму веревку и смастерю из тебя куклу-чревовещателя. Она некоторое время смотрела мне в глаза. Вряд ли мое разваливающееся и угрожающее тело вызвало хоть какой-то трепет в несчастной медсестре. Но на секунду мне показалось, что она готова расколоться. – Это мой бывший. Джастин, так его звали, погиб на дороге. Мусоровоз. Семь сломанных ребер, разорванные селезенка и правое легкое, внутреннее кровотечение, ушибы третьей и четвертой степени рук и ног, тяжелая черепно-мозговая травма. Какая ирония. Умер в куче мусора. Немного поразмыслив, я решил не произносить это вслух. Мне потребуется еще кое-какая информация. Соболезную, Рут. – Он умер почти мгновенно. Неплохо пораскинув мозгами, наверное. Я все равно оказался прав. Одиночество, беспробудное самоуничижение. Не так уж и важно, бросил ли ее Джастин, или же его похоронил долбаный мусоровоз. Главное – результат. Ведь не причина определяет последствия. Сейчас самое время сконцентрироваться на допросе. Рут заговорила. Но почему ее рот раскрылся столь внезапно? Я сомневаюсь, что таким эффектом обладают шуточные угрозы. Как мне удалось выбраться из клиники? – Тебе помогла я. И пара дежурных. Но…зачем? – Я думаю, тебе не место в психиатрической лечебнице. Есть множество людей, которых стоило бы закрыть в четырех стенах. И ты не очень-то походишь на безумного, не смотря на то, что произошло в "Онтарио". Она сама об этом заговорила. – Но я не расскажу тебе, что случилось в кафе, даже если ты вместо веревки возьмешь мои кишки. По крайней мере, сейчас. Рут, не испытывай мое… – Спокойной ночи. Тебе нужно отоспаться. Ляжешь на диване. И просто ушла, оставив меня наедине с гневом и восхищением. В голове заиграла пластинка с записью голоса Эллисон Чейс. "Я знаю, что не все погибли". "Мне известно, кто устроил ту бойню". "Ты поступил неправильно". А мир пошел ко дну. Надломленные беспутьем мужчины надрывают электронные голоса в надежде, что их кто-нибудь услышит. Уязвленные ожиданием солнца женщины поскальзываются на рвотных феминистских лужах, падая во все, что они съели еще вчера. Карикатурные детишки уставших родителей присматривают за этим миром, таращатся в узенький глазок веб-камеры бытия, тихо молясь за всех ментальных покойников планеты, тонущей в свете семи миллиардов потерявшихся "сверхновых". Глава десятая Драма достойная междометия Как быть свободным, когда даже сердце в грудной клетке? Патетика безысходности. Три женщины и миллион вопросов. Почему Рут возится со мной? Что случилось с Эллисон Чейс? Где Каталина? Кто я? Кто-то сказал, что ответы появляются тогда, когда перестаешь задавать вопросы. Наверное, в этом утверждении и припрятана большая волосатая суть истины – она не является ответом. И, скорее всего, ее вообще не существует. По крайней мере, я не хочу знать правду. Если мне не нужна истина, я предпочту не думать о ней вообще. Чтобы не остаться в лузерах. Как мой папа. Как мисс Чейс, или субтильная, надломленная Рут, опечатавшая сердце в тот день, когда смертоносное авто превратило ее дружка в непрожаренную отбивную. Да, она искренне верит в то, что в ее чувствах было совершено преступление, бедолага могла подать в суд на случайность, карму, фатум. Но это не имеет смысла. Как, собственно, и факт – эмоциональная составляющая человека никому не нужна. Так за что же вас ценят? Записывайте: за умение неплохо отсасывать, готовить фуа-гра, становиться донором почки, приносить деньги и веселить своим присутствием. Вы можете быть самым распрекрасным семьянином, но что вы там ощущаете – насрать. Всем глубоко насрать на ваши переживания и душевные терзания а-ля Курт Кобейн, потому смиритесь. И не нойте, когда в ответ на «у-меня-проблема» вы получите «я-так-устала». Любой диалог превращается в зеркальные монологи. Разговор – возможность открыться другому человеку, в надежде получить лужицу сострадания, гран-при – понимание. И вот ваше «мама отключила интернет из-за какой-то двойки по микробиологии, кот на днях упал с балкона, после чего обоссал кровью новое покрытие, а папа пьет третью неделю, не забывая о том, как это приятно – поколотить меня пустой стеклянной бутылкой» натыкается на «ммм, беда…я тут была на концерте Джастина». Кто-то считает вашу драму достойной междометия, символизирующего современное понимание чужого горя, и оценки – беда. Абсолютное одиночество. Рут всё утро разговаривает по телефону. Должно быть, это очередной виток в спирали не самых понятных для меня событий, которыми взорвалась повседневная служба праздности. Спрашиваю, где ванная комната? – Второй этаж, первая дверь справа. Спасибо, не ожидал, что ты ответишь так скоро. Лестница. Опаснейший враг изможденного организма. Долгая дорога к омовению. Город ангелов с маниакальным постоянством превращает своих девственниц в шлюх, готовых обменять достоинство на субтильный шанс проснуться богатыми и знаменитыми. Призрачное величие вымощенных бриллиантами дорог бьет точно в разорванные влагалища бездетных Кассиопей, приносимых в жертву ненасытным западным берегам. Мессалины больше не ищут простого удовлетворения, научившись мириться со своей зависимостью. Они поняли, что их сексуальный голод чего-то стоит. Их правильные формы, миндалевидные глаза, влажные рты щедро оценены и выставлены на продажу. Важные сеньоры в пенсне поднимают таблички с номерами счетов и получают свою мотивацию. Честный бартер. Социальная жизнь вместо сухого некролога. В любом случае, торговля мясом оказывается предпочтительнее правильного, поощряемого существования в мире с господом, тремя детьми и эгоистичными ублюдками. Желтая зубная щетка, розовая штора, закрывающая ванную, белый тюбик с зубной пастой «Колгейт», серая раковина под зеркалом, рядом с которым висят синее, зеленое и красное полотенца. Долбаный калейдоскоп. Когда в глазах песок, а рука еле передвигается, сжимая неподъемную щетку, нужно отвлечься. Достаточно представить, что тебе нечего терять. В таком случае жизнь становится не только чем-то перспективным и непредсказуемым, она приобретает альтернативу. Я никогда не понимал, почему люди так стремятся обрести что-либо ценное. Они ищут себе спутников, которых боятся потерять. Верят в то, без чего их жизнь не имеет смысла. Меняют «потенциал действия» на «потенциал покоя» и ждут осанны, что мир будет прекрасным и надежным местом, где их богатство останется в неприкосновенности. Что вся вселенская несправедливость одарит безумием кого-то другого, менее достойного счастливого бытия. Ослепив себя надуманным блеском спокойствия, они идут на звук, когда им надо на север. Встретившись со своим беспомощным отражением, я решил покинуть радужное помещение, подумав, что неплохо было бы побриться. Дверь напротив приоткрыта. Любопытство потянуло с неведомой силой. Я знаю, что там. Эклектичный интерьер, ничего больше не значащие фотографии с давно умершими людьми, пятно на подушке. Готов спорить на что угодно – нижнее белье Рут ни за что не похоже на изящные танга или стринги из модных каталогов. Скрип несмазанных петель. И легкий испуг. Точнее – подобие инсульта, испражнения и утраты контроля над телом. Старый черный приятель-атлет держит в руках какую-то записку. Какого хрена? – Прочти это, Тайлер. Что ты здесь, мать твою, делаешь? – Прочти, Марвин. Еще мгновение, и рука трясет смятый листок. Никакого детектива, никто не просит меня прочесть написанное. Я слышу топот Рут. Должно быть, она не думала, что я окажусь настолько беспардонным гостем. Но если она так резво бежит сюда, значит, не хочет, чтобы я сделал то, что уже сделал. ЛЭНГОТ Пациент: М. Доу Возрат, дата рождения: ??? Место жительства: ??? Место работы: «Семья напрокат» Кем направлен: Э. Чейс Диагноз: Дистимия Примечание: Интолерантность Мозг Эллисон Чейс из грязной сексуальной фантазии внезапно превратился в мишень, которую хочется разнести из какого-нибудь Тэк-Найна. В упор. Рут смотрит на меня так, словно я сплясал на костях ее любимого покойничка. Всё, что она может сказать: – Ты не должен был сюда заходить.