Сломленное поколение

Ace Diamond

Но я зашел. И теперь предстоит любопытный разговор о том, как же нам поступить с маленькой лживой сестрой Джессикой. Ненависть – отличный источник энергии, которой мне так не хватало. А по большому счету… ммм…мог бы и догадаться. «..н..о..». «лэНгОт». И н т е р л ю д и яNo. 3 Вязкая тишина. Слышно, как люди умирают. Отдают по секунде, получая взамен невнятный перфоманс, дозированный и горький, словно ушная сера. Свет прожекторов выжигает сетчатку, крадет моих слушателей, готовых к тому, чтобы конферансье их вербально ублажил. Рваные вспышки стробоскопа лишают зрения окончательно, и ты говоришь в никуда. Но они-то тебя слышат. И может быть, слушают. А возможно, даже прислушиваются. И смотрят на эту жалкую инсталляцию, как на что-то случайное. Проходящее. Не имеющее отношения к их реальности. Ибо они привыкли получать и хлопать. А я заколачиваю: «Мы нематоды внутри. Крохотные черви в плаценте собственного убожества и бессилия». Гонимые комплексом одиночества, самоустранившиеся пасынки эфемерного величия. Мясо, запрограммированное на провал. Родители не уточнили, что всё их понимание счастья скрывается за набором дерьмовых лозунгов о том, как нужно вести себя в той или иной ситуации. В книгах между строк не читалось спасение. Ни одна

гиперссылка не расцвела инструкцией по достижению благоденствия. Нас забрасывают спамом. Рекламой светлого будущего, которым мы сможем подтереться на глазах всего мира. Как гвоздь в крышку: «Виктимность становится модой. Но теперь все сложнее. Мы ждем, когда же нас, наконец, изнасилуют, чтобы получить порцию своего сострадания». Нам нужен человек. Чтобы пропустить через него наше несчастье, отфильтровать наши травмы. Человек – инструмент. И только. Насквозь: «И мы бежим от нашей неполноценности, словно пуританин, прячущий резиновую куклу в стоге сена». Мы запутались, потеряли ориентир, заблудились. Нет ничего, чем бы мы грезили. Не осталось мечты. Всю дорогу мы ищем оправдания, чтобы наши падения не казались такими уж курьезными. Ищем врага, чтобы наше сопротивление имело хоть какой-то смысл. Живем, чтобы жить. Как можно дольше и как можно лучше. Глава одиннадцатая Изгиб справедливости Кухня ничем не отличается от гостиной. Выверенный беспорядок. Что ты мне хочешь сказать, Рут? – Только то, что уже говорила: ты не должен был там лежать. Значит, лечебница – вовсе не лечебница, а гребаный отросток «Лэнгота»? – Можно сказать и так. Я смотрю на нее, будто в любой момент разверзнется пропасть, и хрупкое тельце собеседницы полетит туда с ускорением свободного падения. Думаю, самое время рассказать, что происходит. Рут проглотила слюну, прикусила нижнюю губу, замерла на вдохе, но все же начала свой монолог, показавшийся мне сказкой, очередной выдумкой, песенкой, которую поют идиотам вроде меня. Но я-то знаю: если хочешь что-то спрятать – не прячь вообще. – Рисперидон. Везде. Во всем. Таблетки, сигареты, алкоголь, еда. С тех пор, как репутация «Лэнгота», спасавшего людей от одиночества, оказалась под огромным вопросительным знаком, во всё добавляется рисперидон. Нейролептик… …производное бензизоксазола. Применяется чаще всего для лечения психозов : при шизофрении , а также в терапии некоторых форм биполярного расстройства и психотической депрессии . Частый побочный эффект при длительном приёме – нейролептический дефицитарный синдром. Симптоматика: вялость, двигательная и психическая заторможенность, замедление темпа речи, апатия , снижение волевых качеств, снижение уровня энергии, снижение инициативы, мотивации, побуждений, сужение круга интересов, аутизм , десоциализация , трудности с концентрацией внимания вплоть до полной невозможности сосредоточиться и удерживать внимание на одном предмете, нарушения памяти, снижение интеллектуальной продуктивности, замедление темпа мышления, снижение эмоциональной реактивности на внешние стимулы вплоть до полного эмоционального бесчувствия и безразличия, полного отсутствия каких-либо чувств и эмоций. Очень похоже на список естественных человеческих реакций. – Все началось с ареста Дэлмера Симмонсона. Он стал той единственной ошибкой, которая напугала людей, собиравшихся стереть память. Те, кто свято верил в уникальность случая Дэла, всё же отправились на терапию. Но огласка, которую получило дело Симмонсона уничтожила возможность процветания «Лэнгота», прецедент возник именно тогда, когда никто не ждал, не готовился к тому, что возможный дефект всплывет на пике популярности новой методики.

The Broken Generation

Нейролептический дефицитарный синдром не развивается так быстро. – Ты видел свой анамнез. Только паспортную часть. – Интолерантность. Отрицательная терапевтическая резистентность. Повышенная чувствительность к развитию побочных эффектов. И поверь, ты не один такой. Далеко не один. Помнишь, я рассказывала тебе об аккумуляции негативных переживаний? Любой стресс в твоей ситуации – сбой, который приводит к потере того или иного воспоминания, снижению уровня энергичности. Вот почему ты не можешь вспомнить то, что произошло в «Онтарио». Или как очутился в ночлежке. Я даже имени своего не помню. – Это осознанный выбор. Всё остальное – заслуга Пола Маккалеба и тех, чьи руки он жмет. Чушь. Не верю ни единому слову. – Я говорю правду, Марвин… Я знаю. Просто хотел убедиться. Те трое. В «Онтарио». Что-то знали? – Да. И всё? Просто «да»? – Они были сотрудниками «Лэнгота». Знаешь, мне кажется охренительно не случайным тот факт, что в этом же кафе в момент нападения сидел я. Приятель Дэла. Единственный человек, который мог рассказать что-то о том, как справиться с ветряной мельницей. Если те ребята знали о рисперидоне, думаю, они хотели чего-то добиться, раскрыв карты. Но если им нужен был я, то почему они позволили мне оказаться в лечебнице? Ты темнишь, Рут. И в такие моменты мне хочется, чтобы тебя сбил мусоровоз. И без того угнетенное личико превратилось в абсолютно черную материю. – Как…как насчет… поверить в случайность, Марвин? Поверить в случайность? В то, что весь мир нацелился на одного человека, чтобы извлечь какую-то выгоду? Ты сама не до конца понимаешь, что происходит. Но теперь мне кое-что известно. Осталась лишь одна проблема: Эллисон Чейс. – Она лишь отправила свои наблюдения в «Лэнгот». Да, в тебе заговорила совесть. Но в следующий раз поступи так: чтобы не прикрывать людей, которых ты подставила, не подставляй их, сестра Джессика. Сейчас я встану и покину твой дом, если ты хотя бы одним своим членом дернешься по направлению ко мне, клянусь всеми сраными угодниками, я сломаю твой позвоночник, Рут. Хотя для тебя это приравнивается к спасению. Не так ли? Все эти ночные кошмары, ты вновь и вновь прокручиваешь в голове ситуации, в которых Джастин выживает. Знаешь, почему в твоем доме все так хаотично? Потому что это отвлекает. От уныния, которым ты питаешься на завтрак, обед и ужин. От одиночества, которому ты предпочла бы суицид, не будь ты трусливой сукой. От безысходности, которой пропитана каждая «продуманная случайность». Больше всего на свете тебе хотелось бы остановиться. Замереть в вакууме. Проснуться там, где нет воспоминаний. Постой, так у тебя есть такая возможность! Электросудорожная терапия, Рут! Вперед! Но нет. Ведь вдруг окажется так, что боль – это единственное, чем ты можешь гордиться. Подтверждение того, что ты жила и зависела от кого-то. Но в таком случае, Рут, это всего лишь очередной круг ада. Бесконечный и невыносимый. Спасибо, что вытащила из лечебницы, или чем она там является. Надеюсь, мы больше не увидимся. Я взял кухонный нож и положил его на стол рядом с Рут, после чего просто ушел. Этот момент – лучшая возможность для сестры Джессики покончить с собой. Мгновенно появились мириады причин не жить дальше. Упорство, с которым человек пытается жить как можно дольше, не оставляет шансов на спасение. Такое, каким я его вижу.

Нет, спасение не в самоубийстве, и даже не в попытке найти выход из бессмысленного существования. Оно в осознании собственной ненужности, скоротечности. Понимание личного банкротства – шаг в сторону принятия верного решения. А когда ты не представляешь никакой ценности, любое решение становится верным. Тетради не горят. Это просто целлюлоза превращается в углекислый газ и воду. Пометьте на полях: пепел можно употребить при изжоге. И даже отступающая боль не будет тем, чем является на самом деле, потому что щелочь всего-навсего реагирует с кислотой (см. также пепсин, лизолецитин) вбрасываемой в пищевод. Моя жизнь – один большой протокол (см. также прокол). Записи записей, отцифровка наблюдений, копии пометок. Восприятие иррационально. Пометьте на полях: тебя оценивают по худшему поступку в жизни. Я, умирающий три раза в день, вновь воскресаю на пути в кабинет Эллисон Чейс. Глава двенадцатая Любовь и молитва В приемной даже не спросили, записан я или нет. Зачем? Ментальные инвалиды сами знают, когда им нужно прийти за очередной порцией сострадательной демагогии. Никто из них никогда не опаздывает, потому что им больше не к кому обратиться. Примечательно: душевнобольные люди нуждаются в поддержке, но зачастую их отправляют в лечебницы. Им необходимы беседы, но даже самые близкие сторонятся их, потому как знают: безумие заразно. Нет прививки от шизофрении или биполярного расстройства. Зато есть платные психиатры. Нет панацеи от сумасшествия. Зато у нас есть хосписы и бескрайние кладбища. Миллиарды могил, тишайших ям, которыми живут те, кому еще предстоит отдых в ящике. Любовь и молитва. Вот, что заставляет человека полагать, что погребальные урны – не последнее пристанище. За дверью – прекрасная Эллисон Чейс, наедине со своим профессионализмом и чувственными губами. Ледяным взглядом и разделяющей твои скорби позой. Всё ее «Я» – это уверенность в том, что она не зря проводит жизнь. Выслушивая своих подруг-секретарш, она кивает в такт их слезам, говорит, что понимает их несчастье. Конечно. Но смотря очередное ток-шоу, поливая глотку дорогим вином, она думает, что все ее знакомые – жалкие неудачники, а у Эллисон Чейс есть целая вселенная пациентов, которых она спасает. И только поэтому ее существование можно считать настоящей жизнью. Любовь и молитва. Абсолют безумия. Водная мгла за окном. Стена бесконечных мокрых кирпичиков, осыпающих последних пешеходов привычными крупицами убийственной влаги. Смотри, Эллисон, я помню дорогу. И твое имя. – Марвин? Нет. Игги Поп. – Но…как…. Закрой пасть. Лучше скажи, как получилось так, что наши с тобой беседы в один прекрасный момент перестали именоваться «врачебной тайной»? Но она замолчала. Что может сказать доктор Чейс? «Это досадная ошибка»? «Прости меня»? «Трахни меня, если хочешь»? На ее месте я бы выбрал третий вариант. Он не пахнет жалким враньем. Всё в этом мире не то, чем кажется, Эллисон. Ты знаешь, что последняя надежда – это разговор с господом. Но скажи мне: он хотя бы раз ответил тебе? Он хоть раз помог? Где был твой бог, когда все умирали, просили воды и молили о пощаде? Возможно, он просто был. Да, был и просто наблюдал за тем, как ты, стоя на коленях, нашептывала «отче наш». Когда помощь является из ниоткуда – он есть. Но ничто не помогло – он не услышал. На то его воля. Избирательный, блядь, гуманизм. – Зачем ты говоришь всё это? Я всего лишь не хочу слушать тебя. Твои советы свернулись в глухую пропаганду ненасилия, терпимости и милосердия. Я устал, Эллисон, чертовски устал. И не потому, что весь мир спрятался за кордон моей ненависти, а потому, что здесь нет света. Бессилие, подталкивающее человека к поиску упрощенных вариантов прожигания топлива, съедает тебя, меня, миссис Бальмонт, маленькую Аманду, Каталину. Оно пляшет на костях Дэла, пытаясь извлечь из его праха новую выгоду. Как с этим бороться? «Выйти из круга»? Этому пять лет учили тебя в университете? – Ты скучаешь по Каталине. Чт…что? – Я знаю, что тебе не хватает Дэла. Его безудержной страсти к саморазрушению. Его философии. Ты хочешь быть им. Даже если для этого придется умереть. Я сорвался с места, словно и не было этих мучительных дней в лечебнице, будто я никогда не принимал нейролептики. Схватив Эллисон за волосы, я потянул ее на себя, голова девушки откинулась чуть назад. Газетная вырезка. Автор статьи – Паркер Уильямс. И только тогда я понял, что произошло на самом деле. Почему не кричали женщины. Что за детектив преследует меня все эти дни. Не было никакого рисперидона. Только больное воображение, помноженное на осознанное решение расправиться с тоской. Любовь. И молитва. Вот, что со мной случилось. К о д а «Лэнгот» решил всё за меня. Вся эта теория рисперидонового заговора – выдумка, часть сценария, написанная одним из сотрудников корпорации Пола Маккалеба. Возможно, это глупо – создавать врага, но что я могу сделать с армией глиняных солдатиков, препоручивших свои личные переживания одной неинвазивной операции по затиранию памяти? Кем направлен: Эллисон Чейс. «Они надеются, что получат ответы на все интересующие их вопросы, если будут знать индивидуацию Юнга, или теорию резонанса Кеплера. Думают, что концепция мета-индивидуального мира Дорфмана как-то поможет им справиться с проблемами. Но ни один странник, похожий на Эллисон Чейс, никогда не убедит меня в том, что классификация Рокича способна спасти меня» Я недооценил возможности этой дамочки. Либо слишком редко заглядывал в зеркало. Я заметил уставшую физиономию лишь в доме сестры Джессики, покончившей с собой сразу после моего ухода. Дежа вю. Все умирают. «Вдоль лестницы висят портреты тех, кто покончил жизнь самоубийством, после моего ухода. Лия Мэйпл. Саманта Донован. ДжинаСэрнтон…» И предают. Как это сделала психотерапевт по имени Эллисон, чей мозг я исправно насиловал своими жалобами, скрывавшими лишь автоматически отторгавшееся одиночество. Мне и впрямь не хватало Каталины. Или Дэла. Не знаю. Теперь и не узнаю. Они очень умело сыграли свою партию с нападением в «Онтарио». Почему же не кричали женщины? Потому что знали, что кровь Паркера Уильямса – бутафория. Атлетичный Феникс – чернокожее видение, которое намекало мне, что не всё в порядке. Газетная вырезка окончательно расставила всё по местам. Датированная вчерашним днем, она убедила меня в том, что Паркер жив, что невероятная теория, которую поведала Рут, лишь отчасти является правдой. «Лэнгот» отобрал у меня то, что по мнению моего терапевта являлось первопричиной агрессии. Любовь. Каталина. Мертвый Дэлмер. Эллисон. Она поступила правильно. «Я хочу помнить, откуда у меня этот шрам на щеке. Я хочу помнить, как обнаружил три окровавленных тела, как горел дом Дороти Бальмонт, как хоронили Дэла. Чем больше дерьма во мне кипит, тем сильнее становится отвращение. А оно в свою очередь – главная мотивация. Движущая сила, побуждение». И они вернули мне все до единого переживания, пока я лежал в этой сраной серой палате, вслушиваясь в симфонию тяжелого дождя. Теперь все будет иначе.