Словарь Ламприера
Шрифт:
Сэр Джон незаметно вздохнул.
— Он носит очки?
— Ну да, а что?
— И розовое пальто?
— Да, сэр Джон, носит. Такое отвратительное…
— А что конкретно он делал в момент ареста?
— Ну, он пытался войти в оперный театр, сэр Джон. Здание уже вовсю пылало, и ваши ребята решили, что лучше будет оттащить его оттуда…
— Мистер Ламприер!
Сэр Джон обратился к обитателю последней камеры. Последовала пауза, а потом из дальнего угла раздался знакомый голос, звучащий обреченно и тоскливо:
— Я убил их, сэр Джон. Все это есть в словаре: даты, способы убийства, моя подпись. Я расскажу вам и то, как…
Сэр Джон услышал шелест страниц. Переведя дыхание, Ламприер начал читать. Сэр Джон поднял руку, требуя тишины.
— Мистер Ламприер, я говорил
Юноша внезапно взорвался:
— Вы, слепой идиот! С чего бы я стал признаваться, если бы это была неправда? Я убил их. Я! Я это сделал! Вы что, не понимаете?
— Мистер Ламприер, насколько мне известно, вы приехали в наш город, чтобы уладить вопрос с завещанием, и остались, чтобы написать словарь. Вы никого не убивали, и теперь не имеет значения, подозревал я вас когда-либо или нет. Ваш друг мистер Прецепс оказал вам огромную услугу, придя ко мне. А теперь забирайте свой словарь, мистер Ламприер, и идите домой.
И с этими словами сэр Джон жестом велел тюремщику освободить заключенного.
Юноша сидит на причале на дорожном сундуке и держит в руках раскрытую книгу. Он сидит здесь с самого утра. Он часто поднимает глаза, словно ожидая, что на пристани кто-то появится, но вокруг безлюдно, и юноша продолжает читать.
Рэдли, капитан пакетбота «Виньета», смотрит с кормы, как молодой человек в —надцатый раз снимает и протирает очки. Внешность его совершенно необычна: встрепанные волосы, измазанное сажей лицо, пальто, которое было когда-то розовым, но теперь испачкано и изорвано до неприличия. Под взглядом капитана юноша плотнее укутывается в эти лохмотья. С моря дует холодный ветер. Норд-вест, несколько странно для июля. Солнце ярко освещает палубу пакетбота. За спиной капитана стоят клетки с цыплятами, и цыплята ведут между собой шумные битвы.
— Осторожнее! — кричит капитан Рэдли женщине, идущей по сходням. Она робко ступает на палубу, а капитан Рэдли снова смотрит на молодого человека. Тот уже уронил свою книгу, и она лежит под ногами. Очки его зажаты в кулаке, губы слегка шевелятся: юноша что-то бормочет про себя.
Выше по течению от пакетбота в поле зрения появляется «Ноттингем». По сравнению с огромным трехмачтовиком Ост-Индской компании все прочие суда кажутся карликами. Лодочники ожесточенно гребут, чтобы успеть отплыть от «Ноттингема». Капитан Рэдли отворачивается и видит, что его матросы грузят на корму последние клетки с цыплятами. Он слышит, как вода плещется о борт «Виньеты». Уже начался отлив. «Ноттингем», подчиняясь своему лоцману, проходит мимо и начинает сворачивать по излучине. Блеснул дальний берег. Женщина устраивается за рубкой рулевого.
— Он тоже едет? — спрашивает капитан пассажирку, указывая на одинокую фигуру на пристани. Женщина пожимает плечами.
— Посадка заканчивается! — кричит капитан. Но юноша, кажется, не слышит его. Капитан кричит еще раз, и на сей раз юноша вздрагивает, будто от испуга. Капитан Рэдли наблюдает, как тот поднимает свой сундук на плечо и тащит его по причалу, к сходням.
— Сент-Питер-Порт? Молодой человек кивает.
— Учтите, свободных кают нет.
Юноша снова кивает и молча протягивает капитану деньги за проезд.
— Отдать швартовы! — кричит капитан Рэдли. Пакетбот готовится отчалить.
— Погодите! — юноша указывает на пристань. — Мой словарь! Я забыл его.
— Держать канат! — кричит Рэдли. — Поторопитесь, — предупреждает он пассажира. Юноша спрыгивает. Капитан поворачивается к женщине:
— Забыл свою книгу.
Женщина снова пожимает плечами. Капитан Рэдли смотрит на чаек, носящихся над рекой, скользящих над волнами, почти касаясь поверхности воды. Три чайки гонятся за четвертой, двигающейся в нисходящем потоке воздуха, а потом
— Эй! — кричит капитан и машет ему рукой. Молодой человек оборачивается и машет в ответ. Теперь возле него стоит какая-то девушка. Они оживленно говорят между собой и жестикулируют. И вот они уже вдвоем бегут к пакетботу.
— Ваша чертова книга! — рычит капитан, поняв, что легкомысленная парочка даже не думает о книге, из-за которой задержано отплытие. Девушка бежит за книгой. Молодой человек неуклюже прыгает на палубу, угодив в самую гущу цыплят. Девушка оказывается более ловкой. Рэдли замечает, что настроение юноши переменилось: молодой человек улыбается. Девушка тоже.
— В чем дело? — раздраженно спрашивает капитан. — Ну что смешного? Вы тоже едете?
Девушка кивает. У нее еще более жалкий вид, чем у ее спутника.
— Учтите, свободных кают нет, — повторяет капитан.
Они не обращают внимания. Юноша спрашивает, держа ее за руки:
— Как ты узнала? Кто тебе сказал? Девушка отвечает:
— Септимус…
— Отдать швартовы! — во второй раз орет Рэдли и пригибается, чтобы поймать канат. Пищат цыплята, вскрикивают чайки, и «Виньета» медленно уступает течению широкой реки. Начинается путешествие домой.
Возвращение: 1788 год
Стихия воздуха, колыбель бесплотных душ, вторая из стихий, над которыми владычествует Юнона, и, как считали древние, женская стихия, приняла его в свои объятия и долгие годы качала и нежила его, прижимая к груди, омывая прохладными потоками, позволяя ему бродить по невидимым лестницам и нырять в воздушные колодцы, ошеломляя его великими тайнами полюсов, укрывая в безопасном небесном убежище от зубастой пасти земли, к которой его тянуло бремя тяжкого долга. Долг увлекал ее дитя к земле и морю, а дитя так нуждалось в воздухе, и свете, и солнечных лучах. Долг заставлял его стремиться к темной цели, и ему пришлось обуть железные сапоги, в то время как ему были нужны лишь крылья чайки и молитва о вознесении. Долг велел ему предпочесть сияющему эфиру темные склепы, куда не падал луч солнца, по доброй воле он спустился вниз, ибо за его спиной осталась пылающая Рошель и те, кто ее предал, и он знал, что тихий жалобный плач и стоны умирающих не смолкнут никогда, ибо воздух — это колыбель бесплотных душ. Он должен был находиться здесь, с ними, до тех пор, пока они не смогут все вместе подняться выше, и это восхождение зависело только от него. Его привязывали к земле незримые узы, они были прочнее, чем стальной трос, на грубом земном языке это называется местью, возмездием, расплатой — и сейчас эта расплата свершилась. Теперь он мог подниматься, мог и помедлить над испещренной рубцами и шрамами землей и сверху смотреть, как продолжаются там, внизу, извечные неистовство и суета. Он выполнил то, что должен был выполнить, и теперь узы, которые привязывали его к земле, спали с него, и он мог подняться ввысь, к яростному желтому оку, вдыхающему жизнь в бесконечные бесстрастные небеса… Подожди, сказал он себе, подожди, ибо это последние мгновения. Он повис над израненным ликом столицы и проследил за меандром голубой реки, извивами уходящей на восток, в открытое море, — жирная змея в блистающей чешуе, распахнувшая челюсти устья навстречу кораблям и лодкам, кажущимся крошечными щепками, которые подгоняет крепчающий ветер; причал, который он отыскал прощальным взором, был словно спичка, молодой человек на причале — крохотная бегущая фигурка, а девушка — столь же крохотное белое пятнышко, к которому юноша приближался, мчась вдоль берега; а сам он, глядящий с высоты, был чайкой, уносимой еще выше, прочь из виду, теплом июльского дня, которому так радовались те двое, внизу; он был черной точкой в синеве, исчезающей подробностью рошельской бойни, ускользнувшей из горящей цитадели в ту далекую ночь и известной молодому человеку и девушке на пристани под именем Септимуса.