Словарный запас
Шрифт:
Известный филолог и писатель Александр Жолковский в одной из своих мемуарных «виньеток» рассказывает о том, как в 60-е годы он изучал язык сомали. Языком он занимался с сомалийскими студентами, больше тогда было не с кем. Одного из них звали Махмут Дункаль. «Наши занятия начались с того, — пишет Жолковский, — что он объяснил мне, что его имя, Дункаль, значит «ядовитое дерево», а также «герой». Я сказал, что не вижу этимологической связи. «Ну как же, — пояснил Дункаль, — «убивает много».
Впрочем, это про язык сомали, который, разумеется, к нам никакого отношения не имеет. А к нам имеет отношение тот непреложный факт, что Сталина любят до сих пор. Любят упорно и страстно. Любят сладостно и угрюмо.
Нашим нынешним, которые ценят в Сталине «успешного менеджера», вовсе незачем ни ребра крушить, ни почки отбивать. Ну разве что дать время от времени подразмяться затекшему ОМОНу. А так — зачем? Все и без того пуганые-перепуганые. Подсадить публику на иглу византийско-сырьевого величия, закодировать ее смертельным страхом «оранжевой чумы» — и публика твоя.
Публика твоя: успешный менеджер Дункаль еще давно проделал за них всю грязную и великую работу, с помощью лубянско-мичуринско-лысенковских селекционеров выведя превосходную породу единогласно голосующих верноподданных. Они недорого обходятся и очень практичны в эксплуатации, они прекрасно размножаются в неволе, их всегда много, они всегда под рукой, и они никогда не подведут.
Теперь говорить «за» Сталина или «против» него уже поздно. Этот спор имел какой-то смысл в 60-е годы, когда многие факты отечественной истории лишь приоткрывались для обозрения и осознания. Теперь, когда все всё знают, этот разговор не имеет ровно никакого смысла. Для одних Сталин навсегда будет «рябым чертом», вылезшим на белый свет прямо из преисподней. Для других он останется уж если не «величайшим гением всех времен и народов», то как минимум «успешным менеджером», построившим в отдельно взятой одной шестой хорошо охраняемый ГУЛАГ, идейно обеспеченный радостными кинокомедиями и лучезарными речовками, выполненными советскими поэтами и положенными на счастливую — без дураков — музыку не менее советских композиторов. И этих, вторых, не исправит ничего — ни могила, ни мобила, ни Интернет, ни загранпаспорт, ни «Архипелаг ГУЛАГ», ни «Колымские рассказы» — ничего. Потому что Сталин — герой. В самом буквальном, сомалийском смысле этого слова.
Да и вообще давно уже речь идет ни о никаком не о Сталине, а всего лишь о «Сталине» — стилизованном герое телесериалов и товарной марке. Или о пыльном портрете дядьки с ржавыми усами, который время от времени в соответствии с той или иной политконъюнктурой разное начальство вынимает из загашника, чтобы подбодрить одних и шугануть других.
А человеческая тварь по имени Сталин закончила свои земные дни ровно 55 лет тому назад. Его скромная могила находится в самом центре великой столицы великой страны. Желающий легко ее найдет — далеко ходить не надо.
[Телевидение]
Ах, как вкусно!
Мой друг-литератор прислал мне по почте цитатку, выловленную им из газеты, сопроводив ее коротким и выразительным анонсом: «Не слабо!»
Я ознакомился — и вправду не слабо. И даже сильно, я бы сказал. Я поблагодарил друга за доставленную эстетическую радость. Потом мы с ним принялись обсуждать стилистические особенности текста. Сойдясь на том, что текст безусловно энергичен, богат яркими выразительными средствами и, что главное, на редкость убедителен, мы все-таки слегка поспорили о том, к какому из стилей славного прошлого отсылает нас индивидуальная авторская манера, в какой выполнен этот памятник отечественной словесности. Он настаивал на зрелом барокко, я — на маньеризме.
Автор текста, откуда взята цитата, — Владимир Кулистиков, генеральный,
Когда-то, в поздние 70-е годы, годы тотального дефицита и колбасных поездов, около Ярославского вокзала стоял экскурсионный автобус. Из его недр с помощью мощного и хриплого репродуктора на всю площадь гремел голос зазывалы, приглашающего «нас с друзьями на прогулку». Бегло перечислив титульные достопримечательности столицы вроде Кремля и ВДНХ, зазывала говорил: «Приглашаем также посетить универмаг «Москва». В этом универмаге в каждом отделе что-нибудь есть».
Так и тут. Почти в каждой фразе кулистиковского маленького шедевра «что-нибудь есть». Ну, вот хотя бы: «Сезон для ведущих телеканалов триумфален. Именно через них политический выбор элиты был воспринят и поддержан подавляющим большинством и стал выбором народа. Такая роль не случайна». Надо же! А мы думали, что случайна роль телевизора — единственного для большинства российского населения средства подключения к большому миру.
Дальше, без перерыва: «Наше телевидение, в отличие от скупых европейцев и рецессивных американцев, по-прежнему щедро к зрителю, который (см. статистику) остается с нами, что бы ни каркали сорные птицы Интернета». Тут, как говорится, без комментариев. Запомним все же про сорных птиц Интернета — это, говоря словами другого способного русского литератора, войдет в поговорку. Я, во всяком случае, беру на вооружение. Спасибо, брат Кулистиков.
Поехали дальше: «Окрестные племена гастарбайтеров выучат русский только за то, что им разговаривает Галкин. Телеартист посильнее Ильича. Тот с последышами разъял империю — Галкин у телеэкранов воссоединил ее».
Ну что тут скажешь — каждое слово высечено золотом на мраморе. Племена гастарбайтеров, а? То-то же. Молчим, завидуем и нервно курим в углу.
Не может не вызвать восторг и сильное утверждение, что нашлись телеартисты и посильнее Ильича, который, как известно, уж таким был телеартистом, что, казалось бы, никто не переплюнет. Ан нет, нашелся-таки всенародный попугай Галкин, культурный герой новейшего времени, который настолько погружен в нелегкий процесс обрусения окрестных племен и в святое дело воссоединения империи, что не может отлучиться с телеэкрана буквально ни на минутку.
И еще там полно всего сугубо высокохудожественного и идеологически выдержанного. Хороший текст, что там говорить.
Когда писателя огорошивают вопросом: «Скажите, зачем вы написали вот это?» — он обычно обижается, и правильно делает. «Как это зачем? — обиженно бубнит он. — Написал, потому что не мог не написать». А что он еще ответит? Что долги за машину надо отдавать? В общем, нельзя задавать писателю таких вопросов. Но что делать, если такой вопрос возникает. У кого-то может возникнуть, например, грубый и бестактный вопрос, все ли у автора в порядке с мозгами.
Я уверен, что у данного конкретного автора с мозгами все в порядке: он прекрасно знает, что он делает и для чего. Вопрос о культурной или социальной вменяемости отпадает. В моем детстве в таких случаях говорили: «Дурак-дурак, а мыла не ест».
Люди, которых метафорично, грубо и не всегда справедливо называют «блядьми», делятся на простодушных и рефлексирующих, нуждающихся в интеллектуальном оправдании собственного блядства.
Надеюсь, читатель не заподозрит, что предыдущее рассуждение имеет какое-то отношение к обсуждаемому автору. Никакого отношения не имеет — так просто, попутное рассуждение. И не знаю, имеет ли отношение к обсуждаемой проблеме и вертящаяся в моей голове цитата из другого автора, не столь, конечно, яркого, но все же неплохого. Чехов Антон Павлович, рассказ «Крыжовник»: