Словенка

Романовская Ольга

— Тепло, матушка жарко печь натопила. Забирайся ко мне; ты с улицы пришла, а день студён.

Наумовна посмотрела на Бравовну, та головой кивнула. Залезла Гореслава на печь; тепло тут было, она даже платок сняла и запела песню весёлую, что вместе с другими девками по весне пела. Зарница подала певице крынку с целебным отваром; Наумовна, петь не переставая, напоила им подругу.

Бравовна посудину с липовым отваром обратно в печь убрала, прибралась на столе, мятль под бок сестре подоткнула и села

за ткацкий стан полотно доканчивать.

— Ладно у меня прясть да ткать выходит, — сказала она. — Вот, тятеньке новая рубаха будет.

Зазвенела во дворе конская упряжь, послышался голос молодецкий. Соскочила Гореслава с печи, к окну бросилась. Кони ретивые землю рыли, пар из ноздрей над ними клубился. Слава возле них хлопотал в вышитой рубахе и жупане.

— Ой, сижу я тут, а Белёна Игнатьевна думает, что девка-гулёна на реку убежал, — забеспокоилась Наумовна. — Идти мне нужно.

— Брата испугалась? — спросила Зарница. — Не бойся, не тронет он тебя. Посиди хоть часок.

Покорно села Гореслава на лавку, взяла в руки горшок, хотела кашу сварить для Эльги — Бравовна удержала. "Всезвана Первяковна давно уж обед приготовила", — сказала.

Весёлый, румяный вошёл в избу Слава, улыбнулся девкам.

— Хмурень холодком повеял, а кони мои всё так же резвы. Не прокатить ли с ветерком, красавицы? — спросил.

— Поезжай, поезжай, лапонька, — донёсся из сеней голос Всезваны Первяковны. — Я сама с Эльгочкой посижу, мать ведь я ей родная.

— Как же, матушка, одну тебя оставлю? — спросила Зарница, дела свои оставив. — Работы по дому много.

— Ничего, Весёну кликнешь, поможешь, — сказал Бравич и добавил, — знаю я двор, где любоглазая живёт: у плотника Добрыни. Там ли, славная?

Гореслава кивнула.

— С громом, с шумом по Черену прокачу на горячих в яблоках конях и платы не возьму, на зло девкам и парням.

— А от чего ж не прокатиться, — подумала девка, — я больше не Изяславова невеста; больно мне, больно без него, но схорониться в избе я не хочу. Поеду с ним, не подмога я Эльге.

— Ну, поедете али нет.

— Поедем, — громко ответила Гореслава. — Только ты не гони шибко, Бравич.

— Кони ретивы, не стоят на месте.

Эх, быстро пара летела вдоль реки; весело на сердце было. Наумовне по — началу боязно как-то было; казалось ей, что телега на повороте перевернётся, но Слава умело лошадьми правил. Встретилась им Всезнава с подружками, завистливым взглядом проводила. "Что ж, знать, не она с Изяславом гуляет, а Найдёна", — подумалось Гореславе.

Вдруг на первом скаку остановились борзые кони, присмирели, на месте замерли.

— Князь едет, — прошептал Слава.

Вновь увидела Наумовна мужа с серебряной паутинкой в волосах в червлёном мятле верхом на почтенном летами буланом жеребце. Степенно ступал

долгогривый, знал, кого везёт. Тут окончательно убедилась девка, что вершник этот действительно князь. Вышеслав хмурен был, недобро на Бравича весёлого посмотрел. Показалось Наумовне, что среди кметей, его сопровождавших, узнала она Изяслава. Ехал он гордо на своём огненном, на неё лишь мельком глянул. Ну и пусть, тужить она не будет.

Проехал князь, снова резво побежала пара. Гореслава, ещё до этого от тоски страдавшая, теперь совсем пригорюнилась. Зарница беспокойно по сторонам посматривала, брата за рукав тянула да шептала: "Не гони ты так, Слава, то же будет, что и в прошлый раз. Батюшка заругает". Парень её не слушал, а ещё чаще лошадей вожжами похлёстывал. С криком из-под копыт птица домашняя разлеталась, иногда матери торопливо детей своих заигравшихся на руки подхватывали, недобрым взглядом возницу провожали. "Бедовый парень", — крикнула ему вслед одна старая карелка. Наумовна вздрогнула, вспомнились ей Миланьены слова, про Славу сказанные. Ой, не нужно ей с ним гулять, добра не видать от такого парня. Кони бешенные, гулянья весёлые да парни хмельны — меж ними себя Гореслава не представляла.

Но вот пара замерла перед Добрыниными воротами; сердце успокоилось. Осторожно девка с телеги на землю слезла, поблагодарила возницу и ворота отворила.

— Не хочешь ли со мной погулять по бережку вечером? — бросил её вслед Слава.

— Не пойду. Устала я от гуляний.

— Как хочешь. Передумаешь — рад буду.

Снова кони резвые, шеи по-лебединому изогнув, поскакали по улице; доносился долго ещё молодецкий посвист.

Во дворе встретилась Гореславе Миланья. Шла она с полным кувшином молока.

— Дома ли Хват Добрынич?

— Дома. Лавку починяет.

— Один он?

— Один. Белёна Игнатьевна к корове в поле пошла, а Добрыня Всеславич с старшим сыном у князя плотничают.

Подождала Наумовна, пока чернавка молоко в клеть отнесёт, и в избу поднялась.

Парень с усердием делом своим занимался, не заметил, как девка вошла.

— Осерчал ты на меня, Хват Добрынич, разговаривать со мной не желаешь. Из-за Изяслава ли?

— Не за что мне на тебя сердиться, просто не хочу битым ходить.

— Коли Егор был бы на твоём месте, славно бы кулаки поразмял.

— Силён он да ещё князевой сестры сын.

— Испугался ты, что ли? Не гоже парню бояться. Прощения у тебя прошу за Изяславовы дела. Глуп он да и злился напрасно.

— Помирилась с ним?

— Нет. Не прощу я его.

Гореслава к печи подошла и угли в ней помешала.

— Мать велела передать тебе, чтоб с Миланьей к Светославе Третьковне сходила, а опосля отнесла б старостиной дочери отвар, что чернавка с утра приготовила.