Словенка

Романовская Ольга

8

Наум Добрынич недолго в Черене прогостил: родное печище к себе манило. Но за те дни, что прожил он в доме плотника, натерпелась от него дочка укоров справедливых. Да разве отец не накажет дщерь родную за то, что из дома бежала, ей же в прок пойдёт.

От Стояна, не державшего обиды на сестру, узнала Гореслава, что Радий из печища ушёл.

— Говорят, что будто видели, как он с матерью простился, дверь в клеть поленом привалил, собрал свои пожитки и вместе с Лайко в лес

ушёл. Сказывают его родные, что до снега первого вернётся.

… Проводила Наумовна родных студёным утром, обещала в грудне домой вернутся. Снова потекла у неё прежняя жизнь; вот только горюшко близёхонько ходило.

Как-то ввечеру собираясь к Изяславу, надела Гореслава на палец колечко, Светозаром подаренное, больно уж захотелось ей перед девками им похвастаться. Вышла за ворота, как вдруг повстречался ей свей рыжебородый, что к Добрыне Всеславичу когда-то заходил.

— Здравствуй, горлица, — Сигурд ухмыльнулся. — Куда идёшь?

Наумовна от страха слова вымолвить не могла. Свей почувствовал страх её и ближе подошёл. Девушке показалось, что недобро он на неё смотрел.

— Спеши я, не с руки с тобой говорить, — наконец сказала она.

Сигурд чуть посторонился, но уходить не хотел.

— Как тебя зовут? — спросил он.

Гореслава промолчала. Захотелось ей поскорей уйти; она сторонкой, вдоль тынов мимо него прошла. Чувствовала, что свей вслед ей смотрел, поэтому шагу прибавила.

Эльгу Наумовна встретила у Быстрой; она венки из полевых травинок плела.

— Зачем былинки напрасно губишь? — спросила Гореслава. — Матушка-земля не для того их растила, а солнышко согревало.

— Гадаю я о судьбе своей будущей. Коли к берегу прибьёт — здесь останусь, а уплывут — не жить мне в Черене.

— Поздно ты гадать собралась, лето-то уж миновало.

— В наших краях лето на вашу осень похоже.

— В каких краях?

— В Норэгре, земле Северной откуда отец мой родом.

— Ум у тебя мешается.

— Нет, не у меня, а у матери. Она хочет пешком по Неву идти, его искать.

— А что же тятя твой, не смотрит, что ли, за ней?

— Птице рыбу не понять. Уйдёт она, не удержишь. Но если мать уйдёт, то и меня никто не увидит.

— Уйдёшь? Никому не скажешь?

— Не скажу даже Зарнице, иначе ко двору вицей пригонят. Ох, тяжко мне!

Эльга вздохнула и пошла вдоль берега.

Подул сивер; Гореслава плечами передёрнула и к граду пошла. Очень хотелось ей на Изяслава хотя бы издали посмотреть. Налетел тарок, косу на грудь перекинул. Девушка пожалела, что платок не взяла.

Увидела она Изяслава на бережку; сидел он в обнимку с новой милой. А она, змея подколодная, к нему жалась, что-то про комоня его долгогривого шептала. Комоня! Все коня конём звали, а эта супостатка — комонем. А красивая была девка: кожа словно куржевина, а щёки огнём горят, только вот конопатая,

а волос — рыжий. Гореслава пригляделась и вспомнила, как звали бесстыжую. Сирота девка была, без роду, без племени; жила на выселках через избу от Весёлы с малым братцем. Все её Найдёной кликали, чем могли, помогали. Видала её Наумовна несколько раз, когда за водой на реку ходила. Ну, сейчас узнает эта Найдёна, что не на того парня глянула, как бы ей песни проголосные петь не пришлось из-за красоты потерянной. Гореслава тихонько к другу милому и подруженьке рыжей подошла и за пояс девку дёрнула.

— Что ж ты тенёта на дролю моего плетёшь, ужели не знаешь, что люб он мне?

— И мне люб, — Найдёна не испугалась, только за пояс крепко ухватилась.

— Уходи, по доброму прошу.

— Не уйду. Мне Бог мой Изяслава послал.

— Ах ты, девка черёмная, прочь пошла, — Наумовна в волоса ей вцепилась, косу растрепала. Вывернулась девка, в ворот ей вцепилась. Только была она тонкая да хрупкая, словно былинка сухая, быстро оттолкнула её Гореслава, крикнула: "В стороне обожди, пока с ним поговорю. Твой он будет; только вот с кем в следующий вечор гулять станет? Ох, баской он кметь да лазливый".

Найдёна глаза потупила и в сторону отошла. Изяслав к Гореславе подошёл, хотел за долонь взять, да она не дала.

— Не мне с тобой канун испить. Спасибо тебе, кметь хоробрый, за то что девку осчастливить хотел. Только опостылела я тебе.

— О чём говоришь, Гореслава, люба ты мне.

— Люба? А Всезнава да Мартыновна тоже были любы тебе? Ох, казалось мне летось, что в городе милого найду. Нашла я миленького, да я ему не мила; видно на расстань нам идти.

— Что за мысли глупые в голове у тебя, девка?

— Разошлись наши пути-дороженьки, свет Изяслав; тебе в одну сторону, мне — в другую.

— С Хватом, что ль, гулять будешь?

— Может, и с ним.

— Убью я его.

— Не убьёшь, если любил когда-то.

— Со двора украду.

— Укради. Но твоей не буду.

— Эх, хотел женой я тебя сделать, а ты от счастья своего отказалась. Ужель из-за рыжей девки меня бросишь?

— И брошу. Не хочу, чтобы надо мной смеялись. Да и гордая я. Не ты первый, кметь, кто женой меня в свой дом ввести хотел, но пойду я за того, кому я люба.

— Почему ж не за меня? В Черене жить будешь в высоких палатах.

— Не люблю я тебя, только теперь поняла. Раньше любила, а сейчас нет. Ухожу я от тебя.

— И уходи, гордая, уезжай в своё печище. У меня Найдёна в жемчужной кике ходить будет.

Промолчала Гореслава. Больно ей было с другом расставаться, но что-то говорило, что по-другому нельзя. Не Изяслав во снах ей слова нежные шептал, а другой. Сердце говорило, что знает она суженного; знала девка и то, что знатен её жених, кметь он, вроде Изяслава, да не он.