Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой
Шрифт:
Когда немцы схватили подпольщика Ракежа, в его документе значилось другое имя. Они спросили, как его зовут, и он спокойно, хотя чуть помедлив, произнес:
— Йоже Камник.
На вопросы, откуда он и кто такой, назвал все, что требовалось: край, улицу, даже номер дома.
— Увидим, — сказали немцы, которые в таких случаях ничему не верили. Они связали арестанта и стали пинать его сапогами. Дело в том, что они искали подпольщика Ракежа, а им попался кто-то другой. И за это арестованный получил на несколько ударов больше. В первом же полицейском участке, куда его пригнали, начался допрос:
— Как твое имя?
— Йоже
— Так! — многозначительно сказал комиссар. Для того другого, для подпольщика, которого ему должны были доставить, он заготовил целую кучу вопросов. На всякий случай он решил задать их. Но на каждый вопрос получал краткий ответ:
— Не знаю.
Комиссар уставился в лежащие перед ним бумаги и через некоторое время, вероятно, проглядев их, сказал:
— Увидим!
После этого в комнату вошли два полицая-эсесовца. Они схватили арестанта, привязали его к стулу и начали избивать дубинками. Они колотили его изо всех сил. А сил у них было предостаточно, — оба казались настоящими исполинами. Минут через пятнадцать комиссар остановил их и снова спросил:
— Как твое имя?
— Йоже Камник.
— Черт возьми! — выругался комиссар и посмотрел в окно. Это значило, что верзилы снова должны опять взять палки и продолжать свое дело. Они били его еще минут пятнадцать и по их лицам начал струиться пот. Человек на стуле иногда корчился в судорогах, иногда скрипел зубами и несколько раз издал какой-то звук, непохожий на обычный вздох. Затем комиссар опять махнул рукой, и избиение прекратилось.
— Как твое имя?
— Йоже Камник, — прозвучало в ответ необычно твердо.
— На сегодня хватит, — сказал комиссар и велел бросить его в камеру.
Подпольщик Камник лежал на полу в том же положении, в каком его оставили. Напоследок ему еще связали за спиной руки. Он пролежал два дня и две ночи лицом вниз, так как боль в спине не давала ему перевернуться. Он думал, что умрет от жажды. Временами он просил воды, но напрасно. На третий день его снова вызвали к комиссару.
— Как твое имя, товарищ?
— Йоже Камник, — ответил арестант, не задумываясь, и при этом почувствовал, что ему не нужно преодолевать никакого внутреннего сопротивления, как это было при первом допросе.
Тогда комиссар обернулся к нему и сказал запросто:
— Послушай, товарищ, я таких вещей не люблю. Что ты там ни говори, мы все о тебе знаем. Поверь мне, в конце концов ты назовешь свое имя. Как тебя звать?
— Йоже Камник, — ответил заключенный. Но на сей раз он слегка запнулся.
— Ну, сам себя вини, — сказал комиссар, и те же дюжие полицаи снова привязали заключенного к стулу. Потом его разули. Они били его опять по старым, не зажившим ссадинам, болевшим сильнее, чем в первый раз. Потом опять спросили имя, и он снова ответил:
— Йоже Камник.
Теперь уже взмокли не только полицаи, вспотел сам комиссар. Он негромко о чем-то распорядился. Один из полицаев притащил из соседней комнаты большой раскаленный утюг. Этого связанный арестант не мог видеть. Полицай начал водить утюгом по голым подошвам. В комнате запахло паленым мясом. Заключенный взвыл и попытался поджать ноги, но не мог пошевелиться, и полицай продолжал свое дело. Арестант несколько раз корчился в судорогах, затем он, казалось, потерял сознание. Тогда его отвязали, помогли сесть и, решив, что он пришел в себя, вновь спросили, как его имя. И заключенный повторил:
— Йоже
Комиссар со злостью ударил рукой по столу и велел отвести заключенного в камеру. Оставшись один, он воскликнул:
— Черт возьми, ну и парень!
Так продолжалось день за днем. В участке арестованного продержали неделю, все семь дней пытали, но так и не смогли узнать его настоящего имени. Затем его отправили в тюрьму в Бегунье, где имелись другие необходимые средства, чтобы заставить говорить таких упрямцев.
В Бегунье его бросили в одиночную камеру под номером одиннадцать, расположенную почти в самом конце здания. Оттуда не были слышны никакие крики. На первом допросе его жестоко избили, связали и оставили на несколько дней без еды. Решив, что взяли его измором, снова пришли спросить, как его имя.
— Йоже Камник, — последовал ответ.
Его обещали накормить, если он назовет свое настоящее имя; заключенный повторил, что он Йоже Камник.
— Увидим, — сказали немцы и молча смерили его взглядом..
Через два дня они увидели многое. В комнате для допросов, на втором этаже, его старались заставить сознаться, что он — Ракеж. Его пытали электрическим током, а потом снова спросили как его имя.
— Йоже Камник.
— Увидим, — сказали немцы и устроили себе небольшую передышку. Затем они привязали заключенного за ноги к специальной перекладине под потолком, устроенной как на бойне. Его то поднимали, то опускали, словно тушу зарезанного теленка, били и кололи острыми предметами. Решив, что он стал более сговорчивым, снова спросили:
— Как твое имя?
— Йоже Камник.
— Увидим.
Эсесовцы оставили его висеть, а сами ушли. Подвешенный за ноги, он провел в таком положении возможно несколько часов. Ему становилось все хуже. Несколько раз его охватывало тяжелое обморочное забытье, и он уже ничего не ощущал. Временами сознание возвращалось, и тогда он думал, что, может, он в самом деле Йоже Камник. Боже мой, почему бы ему не быть Йоже Камником? Не все ли равно — Ракеж или Камник? Одно и то же, ведь жизни так или иначе приходит конец. Думая об этом, он попытался глубоко вздохнуть, но только болезненно застонал. Тогда из соседней комнаты, пришли немцы. Пол под тем местом, где он висел, стал скользким от пота. Его быстро сняли, и когда он упал, комиссар снова спросил, как его имя.
— Йоже Камник.
— Может, ты и вправду Камник? — вздохнул комиссар.
— Камник.
— Дьявол ты, а не Камник! — воскликнул комиссар и велел бросить его в карцер. Там он валялся на голом полу неделю, без пищи и почти без воды. Он лежал связанный у стены, а надзиратели подходили смотреть через глазок и окликали его, называя Ракежем. Так пролежал он в карцере почти месяц, и все еще был жив.
Однажды вечером в камеру вошли три гестаповца и объявили, что утром его расстреляют в Драге, если до рассвета он не назовет своего настоящего имени. Тогда каждую неделю в Драге расстреливали заложников. Ракеж уже так сросся со своим новым именем, что словно окаменел. «Ну, что же, значит, в расход», — подумал он, невольно прислушиваясь к стонам человека, избиваемого в соседней камере. Утром на тюремном дворе ему задали все тот же вопрос и, получив прежний ответ, вместе с другими заложниками отправили в Драгу. В Драге его привязали к столбу, третьим от края. Когда все было готово, ему опять приказали назвать настоящее имя.