Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

Цанкар Иван

Все четверо замолчали. Потом возчик встал:

— Завтра утром в четыре часа.

Перед бараком подвода развернулась и, описав большой круг, медленно покатила к освещенным воротам. На востоке до середины неба вздымалось пламя гибели третьего райха.

Мишко Кранец (1908–1983)

На волнах Муры

Он стоял наверху, в мельничном амбаре, у маленького оконца. Оперся головой о деревянную стену и смотрел на Муру. В ста метрах выше по течению ее русло сворачивает влево и теряется в лозняке. На той стороне — отмель,

где любят располагаться цапли и рыбаки. Справа небольшое поле, за ним лес. Там кончается Орловшчек, поэтому место не очень открытое. И все же за лесом угадывается большая равнина. За Мурой эта равнина окаймлена холмами.

Он засмотрелся на воду. Ему стало казаться, что он плывет вверх по течению. Волны бьются о борта барок, на которых установлена мельница. Барки тихонько качаются, привязанные к берегу цепями. Цепи вздымаются и падают. Только берега неизменны. На правом — равнина, на левом — отмель и заросли лозняка, а сзади — горы фиолетового цвета. Потому что сейчас вечер. И над Мурой тоже вечер, на воде отблеск зари, и поэтому кажется, будто среди волн разлита кровь.

Он обернулся и отошел в дальний конец мельницы. Остановился там у окна. С этой стороны простиралась широкая равнина, Мартонское пастбище и большое поле далеко вдали, огражденное тополями, будто там конец света. А рядом — мельницы. Их шесть. Стоят друг за другом, прикрепленные к берегу. Покачиваются на воде, колеса их равномерно разрезают воду. Словно маленькая деревня. Деревня, которая бог весть куда плывет. На минуту все они остановились, ведь сейчас вечер. Встала мельница Колмана из Хотизы и Фехера из Кота, где мельником Драш. Встала мельница Жалига из Поляны, и Тумпа, и Корша, где мельником Ферко из Кота. Ферко — пожилой человек, степенный и умный. У него семеро детей, но он все-таки счастлив. Летом дети уходят на заработки, осенью возвращаются. Катица каждый день приносит отцу обед, чтобы ему не нужно было ходить домой. Катица еще девчонка. Ей восемнадцать лет, и она такая хрупкая, нежная.

Наци Доминко провел рукой по лицу и отвел глаза в сторону. Собственно говоря, он ни о чем таком не подумал, и все же у него дух занялся.

Катица…

Мысль заглушил звон колокольчика. Он всегда звонит неожиданно и прерывает мечты: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь.

Это ежедневная песня. Ничего особенного в ней нет. Кажется, звонок должен существовать хотя бы для того, чтобы время от времени прерывать однообразный шум жерновов и колес, монотонные всплески воды. И снова раздается песня звонка: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь.

Наци обернулся и резко прокричал в полумрак:

— Насыпай!

Голос ударился о стену, разрубил равномерность шума. Где-то зашевелились, и молодой парень, приехавший на мельницу молоть зерно, взбежал по лестнице и начал переставлять бадьи. Работая, он продолжал насвистывать песню. Видно, замечтавшись, он прозевал звонок.

— Не слышишь, что ли, звонка?

Голос мельника теперь более спокоен. Наци не рассержен, потому что мельники вообще не умеют сердиться. И в словах их то же спокойствие, та же скучная сонливость, что и вокруг. Парень знает мельника и даже не удостаивает его ответом.

— Ты будешь вечером один? — спрашивает мельник таким же тоном.

— Нет, — отвечает парень лениво. — Трое приехало, Хозьянска Марича, Ференчева Магда и старый Балаж.

Наци на минуту задумался. Может быть, о приезжих. Каждый третий день приезжают другие. Молоть зерно. Приезжают отовсюду и чувствуют себя как дома.

— Хозьянска и Ференчева, говоришь? А что,

Хозьянска еще не вышла замуж?

Он знает людей из всех окрестных деревень. Он не думает о них и вспоминает об их существовании, когда слышит их имена, а минуту спустя забывает опять. Жизнь людей занимает его лишь постольку, поскольку он узнает от них новости, словно боясь, как бы мир для него совсем не исчез.

— А за кого ей выйти! — озорно и беззлобно смеется парень, — все, кажется ему, в порядке вещей. — Барина не сыщешь, а за мужика выходить неохота! А она богата, по воскресеньям словно барыня какая выряжается. Вот и сюда приехала расфуфыренная. В этом году ей уже три предложения сделали. Пусть себе ждет! Но уж эта баба — всем бабам баба! Черт побери! Ей все можно, — признается он откровенно. — Как же, станет она надрываться! Зерно молоть приехала! Пфф! Думаешь, она будет работать? Даже пустую бадью вниз не снесет!

Наци не дослушал его до конца. Он спустился но лестнице и прислонился к дверям. Посмотрел равнодушно на берег, но и там все оставляло его безучастным. Он видел вечернее небо и привычно подумал, что завтра будет хорошая погода. Сосед Ферко грузил мешки на телегу с такой легкостью, словно был молодым парнем. При этом он не вынимал изо рта трубки и не упускал случая ущипнуть молодую пышную американку, за что та огрела его бичом.

Катица сидела на камне спиною к Наци и не оборачивалась. Она принесла отцу ужин. Через час она пойдет домой, когда уже начнет сгущаться тьма. Она взяла с собой собаку, чтобы не страшно было идти по лесу и по заросшим межам.

Катица…

Наци охватило какое-то непонятное чувство, о котором он не хотел и думать. Катица еще совсем девчонка. Ей восемнадцать лет. Может быть, она его любит, ну и что тут такого? В том, что было два месяца тому назад, в конце концов, тоже ничего особенного нет. Все так обычно, что и в голову не придет размышлять о подобных вещах, только усмехнешься, если вспомнишь.

Случилось так, что Наци зашел к Ферко на мельницу. Совсем не ради Катицы; он даже и не знал, что она здесь. Зашел, как заходят мельники друг к другу в гости — выпить стакан вина, посидеть, развалясь на скамье, потолковать друг с другом о тех немногих последних слухах, которые проникают и сюда.

В каморке сидела Катица — одна. Раньше он никогда о ней не думал. Девчонка как девчонка. Только изредка ее дразнил. Как-то даже шутя ее обнял; она никогда не решалась взглянуть ему прямо в лицо. Но он этого не замечал, так как не думал о ней.

Когда он вошел в каморку, она испугалась и хотела убежать. Он остановился у дверей и засмеялся, словно желая смутить ее еще больше, именно потому, что она девчонка. Она с беспокойством на него взглянула. Потом села и опустила глаза. Он подошел к ней, собираясь всего лишь ее подразнить.

— Почему ты меня боишься, Катица?

Она подняла глаза. В его голосе не было ничего страшного. И в лице его не таилось никакой угрозы. Она покраснела и опустила голову. Он взял ее за подбородок, минуту смотрел ей в глаза, потом наклонился и поцеловал. Это случилось так неожиданно, что она только удивленно приоткрыла губы. Он подсел к ней и, смеясь, обнял ее за шею. Она не сопротивлялась.

— Катица…

Не отвечая, она закрыла глаза, казалось, она ничего не слышит. Только порывисто дышала. Потом вдруг приникла к нему и крепко его обняла. Возможно, она когда-нибудь об этом втайне мечтала, а сейчас все это сбылось. Чувства оказались сильнее ее. Она не могла им противиться. Прижалась лицом к его груди.