Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой
Шрифт:
Она дополола до самой изгороди и разогнула спину. Заметив сквозь кусты ежевики Нежку, улыбнулась.
— Ты чья? — спросила женщина.
— Гриварова.
Нежка указала на домишко у себя за спиной, потом опустила глаза, уставившись на свою куклу. Она не привыкла к людям и стеснялась их.
— А как тебя звать?
Нежка ответила.
— Поела бы хлеба?
— У меня его нет.
Крестьянка весело рассмеялась. Она сунула руку в карман и вытащила оттуда большой кусок хлеба. Хлеб, испеченный из смеси белой и гречишной муки, был похож на пирог.
Нежка поднесла краюху ко рту и хотела уже откусить, но передумала. С хлебом в руках она побежала домой.
Мать удивилась, увидев у нее такой большой кусок хлеба.
— Кто тебе дал?
— Женщина.
— Какая женщина?
Этого Нежка не знала.
Мать вышла на порог и увидела Меячиху, направлявшуюся по тропинке к их дому. Женщины поздоровались и вошли в горницу.
Меячиха села. Откашлявшись, она сказала:
— Дала бы ты мне Нежку, она немного присмотрела бы за нашей Маричкой!
Гривариха всплеснула руками:
— Боже мой, какая из нее нянька!
— Да она и не будет нянькой. Станут вместе играть, вот и все.
Гривариха не могла решиться. Она всегда беспокоилась за Нежку, оставляя ее дома одну. Весь день только о ней и думала. Нежка была ее заботой и обузой. И все же ей не хотелось расставаться с дочкой.
— Если мы останемся ею довольны, это будет не задарма, — настаивала Меячиха.
Гривариха глядела на дочку, часто моргая глазами.
— Чтобы младенец нянчил младенца? — вздохнула она.
— Я тебя не неволю, — сказала соседка и поднялась со своего места. — Как хочешь… Я только подумала, это было бы неплохо и для меня, и для тебя…
А Нежка тем временем молча стояла у печи и только беззвучно открывала рот. Она чувствовала, что разговор идет о ней. Но была так растеряна, что не могла всего уразуметь. Она поглядывала то на мать, то на Меячиху.
— Ты хотела бы пожить у Меячевых? — спросила ее мать. — Была бы у них нянькой.
У Нежки от смущения перекосилось лицо. Она теребила куклу за платье.
— Не знаю, — замялась она.
— Хлеба у них будет вдоволь. И новое платьице получишь.
— Да, да, — подтвердила Меячиха.
— В самом деле? — Нежка взглянула на соседку. — Розовенькое?
— Розовенькое, — засмеялась Меячиха. — Ну как, придешь?
— Ладно, — сказала она тихо и посмотрела на мать. — А как же Божья коровка?
— Какая божья коровка? — удивилась Меячиха.
— Кукла.
— Ну, куклу у тебя никто не отнимет. И у Марички есть кукла. Вместе будете им стряпать и спать их укладывать…
Они договорились. Нежка должна была стать нянькой у Меячевых.
В воскресенье после полудня мать отвела Нежку на место ее первой службы. Небо было серым, хмурым; солнце лишь изредка прорывалось сквозь тучи… Нежка несла куклу, а мать узелок, в котором было увязано все имущество дочки.
Его было совсем немного. Платьице, две рубашонки, большой платок и пара поношенных башмаков на зиму. Сейчас девочка ходила босиком.
Нежке
— Вон, смотри, там живут Меячевы, — показала Нежке мать.
Нежка смотрела…
Усадьба Меячевых находилась на краю деревни. Низкий, раздавшийся в ширину дом и большой хлев были почти прижаты к горному склону, но все же за постройками оставалось еще немного ровного пространства, где росла липа и был поставлен сеновал. Вокруг на невысоких пригорках раскинулся большой сад. За сеновалом начинался лес. Меячиха приняла их ласково.
— Значит, пришли? — сказала она.
— Да, вот, пришли, — это произнесла мать. Нежка не могла выговорить ни слова. Она стояла рядом с матерью и озиралась по сторонам. Все было чужое и новое. И все такое большое. Большой дом, большие окна, большая печь и большие часы — все прямо-таки огромное. Даже образа святых на стене выглядели большими — казалось, будто им тесно, и они хотят переместиться на потолок.
Меяч расхаживал по комнате, заложив руки за спину. Был он высокого роста, с рыжеватыми бакенбардами. Именно из-за этих бакенбардов, торчащих в разные стороны, Нежка побаивалась его. Батрак с седыми усами был уже в годах, он сидел сгорбившись на скамье и курил трубку. Маричка притаилась на печи. Она глазела на то, что происходило в горнице, стараясь запихать в рот пальцы ноги.
Меячиха подала им кофе. Нежка робко поглядывала на большой кусок хлеба, положенный возле ее чашки.
— Ешь, ешь! — сказала мать.
И Нежка ела. Она не была голодна и заставляла себя есть через силу. Сдерживая слезы, она тяжело дышала. Девочка чувствовала, что все на нее смотрят, и не смела поднять глаза.
— Скучать будет, — сказал Меяч.
— Ничего, привыкнет, — ответила хозяйка. — Да и не так уж мы далеко. Выйдет на горушку за сеновалом и дом свой увидит.
Наконец мать попрощалась.
— Присматривайте за ней, как за своей дочкой, — сказала она. — А ты, Нежка, слушайся!
Нежка кивнула и пошла немного проводить мать — до дороги. Дальше идти она не решилась. Смотрела матери вслед, а та уже приближалась к лесу. В руке у нее покачивался узелок, в который Меячиха положила полбуханки хлеба да пригоршню бобов и фасоли. Нежка засунула палец в рот и оцепенела. Ей очень хотелось закричать, броситься за мамой вдогонку.
Мать оглянулась.
— Я буду тебя навещать, — крикнула она. — Каждое воскресенье.
Когда, вернувшись, Нежка подошла к дому, в глазах у нее стояли слезы.
Перед хлевом она столкнулась с пастухом, который только что пригнал домой скотину. Он был на два года старше Нежки, — коренастый мальчишка с большой лохматой головой. Это был тот самый мальчик, что сидел тогда на засохшем дереве и перекликался с Петерчем. Так близко Нежка его еще никогда не видела. Издали он казался совсем другим.