Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты (др. изд.)
Шрифт:
Пылили пески, а из расщелин земли разило серой.
– Быдто в ад шествуем, – рассуждали офицеры.
Пастор Мартенс заметил, что спаржа кончилась.
– Ну и бог с ней, – печально отвечал Миних…
Бризы морские не остужали жары полуденной. Лица, затылки и руки солдат были от загара багрово-красными. Белые соцветия горчайшей полыни утром всходили солнцу навстречу. А к вечеру живность степная уже сгорала на корню. К ночи все травы, безжалостно убитые солнцем, катились в незнаемое шуршащими клубками перекати-поля. Но кое-где, упрямо и презлюще, напролом
– И нам ништо, – веселели в шеренгах. – С чесноком-то мы татарина сдюжаем. Еще бы Если обоз притащил… хлебца ба!
Пастор Мартенс проснулся в обширной карете Миниха:
– Не слишком ли ты увлекся, друг мой? Может, принц Гессенский и прав, говоря, что лучше было бы – назад повернуть?
– А мы с тобой сейчас не в Европе, – резко отвечал Миних другу. – Если бы я водил за собой армию какого-либо курфюрста, я бы и повернул на винтер-квартиры. Но всевышний, явно благоволя ко мне с высоты, вручил мне армию русскую, а эта армия любит, когда ей приказывают властно: вперед!
Армия дружно топала. Вспыхивали песни и гасли в отдалении авангардов. До отчаяния было еще очень далеко.
Так же далеко, как и до Бахчисарая!
Глава седьмая
Кто на Руси не знает сыщика Редькина? Все знают. Особенно памятен он ворам, разбойникам, краденого перекупщикам, девам блудным и прочим народам независимым… Редькин был человеком смысла, и зачем небо коптит на белом свете – это он знал твердо:
– Состою при уловлении сволочи. Человеку российску ныне вздохнуть не мочно от притеснений казенных. Где бы ему дома покой дать, ан – нет: воры всякие последний кусок у него отымают…
Этот Редькин в сыщики из крепостных мужиков вышел. Был он зверино-жесток. У него под караулом многие «естественно» помирали. В отместку воры жену Редькина насмерть побили, детям Редькина ноги на костре пожгли. Но это его не смирило, только озлобило. Казнил же он ворье таким побытом – кулаком по башке трахнет, после чего вора можно тащить на кладбище.
Одно вот плоховато: был Редькин в ранге капитанском не умней тех молодцов, коих излавливать по присяге обязан. И текла под окнами сыскной конторы его величавая матерь Волга (рыбки от нее на всю Русь хватало). Шумела, цвела и голосила ярмарка у Макария! Чаще всего долетало оттуда – родное, всем понятное, привычное:
– Кара-а-аул… гра-абят!
Всю зиму прошлую, когда Ваньке Каину привелось Потапа на Москве встретить, Ванька игры господские разумом постигал. Недавно царица Анна Иоанновна (сама игрок в карты отчаянный) издала указ, чтобы картежников ловить, деньги у них отбирать, а коли кто из игроков «подлого состояния» обнаружится, того брать в батоги нещадно… Конечно, плод запретный слаще: после указа этого стали метать картишки пуще прежнего. Только теперь при дверях закрытых.
Для обучения обману игорному ездил Ванька Каин в проезжее село Валдай, где красота и распутство женщин издавна на Руси славились. Здесь же и шулерская академия находилась. Валдайцы учили играм – в фараон, в квинтич, в пикет, в бириби и прочие науки. Постигнув тайны игры, Ванька Каин приоделся гоголем и завелся до весны
А там по временам тогдашним вот такие песни распевались:
Дверь в трактиры Бахус отворяет,полны чаши пуншем наполняет.Там дается радость,в уста льется сладость.Дайте же нам карты —здесь олухи сидят…Какая там война? Какое рабство народное? Таким ребятам, как Ванька Каин, это все ни к чему. По кабакам да притонам, словно золотая рыбка, он плавал. Было ему о ту пору 22 года, парень вырос смышленым, на лицо пригожим. Чтобы его за господского человека принимали, он брился исправно. Деньги от игры выручая немалые, по старой памяти и воровства прежнего тоже не чурался.
Как-то в Зарядье встретил наставника своей младости – Петра Камчатку; чисто одетый, вор под локтем курицу тащил. Сказал:
– Шастай мне вслед – будет добрый обед…
И перекинул курицу через забор во двор чужой, где богатый закройщик Рекс проживал. И завыл Камчатка, ворота тряся:
– Люди, моя курочка-ряба к вам залетела… Ой, пустите!
Открыли им ворота, воры проникли во двор Рекса, примечая – какие запоры тут, каковы двери, как окна на немецкий манер створятся. Курицу поймали на огороде и ушли.
– А ночью раструску сделаем, – сказал Камчатка. – Колька Жарков да Филька Куняев, Столяр да Жузла с Лягаем будут… ша!
На ночь Москву рогатками перекрывали, стражи дежурили.
– Кто идет? – у прохожих спрашивали.
– Да мы с добром, – отвечали им воры.
– А чего несешь, коли с добром?
– Да вино тащу… Товарыща вот нет, чтобы выпить.
– Ну иди сюды – я тебе товарыщем буду.
Так-то воры свободно через рогатки проходили. А после «раструски» закройщика в Зарядье собрались гулящие вместе. Стали вино пить, из соседней бани девок позвали. Говорили воры о разном.
– Вот я, – сказал Ванька Каин, – я ведь боженьку кажинный день благодарю, что подарил он мне судьбу легкую. Гляди, компанья, до чего погано народец живет. А мы, воры, в довольстве пребываем. Государыня наша Анна Иоанновна, дай ей бог здоровья, по «слову и делу» государеву людей казнит мучительски. А нам с ней незаботно живется… Отчего так? Да потому, что от нас, от воров, она озлобления к властям своим николи не наблюдает.
Умен Ванька! Лягай (пьяный) сказал Жузле (трезвому):
– А вот еще осударь Петра Лексеич был. Я, когда хорошо заживу, парсуну его на стенке повешу, чтобы почитать…
Петр Камчатка (смурной он был) еще винца ему подлил.
– Жуй! – сказал. – А сам себя ты не повесишь?
– На што мне себя вешать? Зеркало – это вот хорошо повесить. Кады на осударя погляжу, кады и на себя гляну!
Петр Камчатка стал Ваньку Каина обнимать:
– Устал я от жития воровского. Жену хочу заиметь, чтобы детишки округ меня бегали. Сколь еще мне под мостами ночевать? А ведь у меня, – признался Камчатка, – имя божие есть: я, Смирнов Петр, сын солдата полка Бутырского, ко флоту матросом причислен. Я и паруса шить способен! Честным трудом могу себя содержать…