Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты (др. изд.)
Шрифт:
– Ангел ты мой! – воскликнул «купец», Ваньку Каина в конторе обнимая. – Вот встреча… Чего это ты здесь сидишь?
И, в глаза Редькину глядя, лжесвидетель исправно показал, какой Ванька хороший купец, на Москве у него папеньки с маменьки без сынка шибко печалуются… Так-то вор на свободе оказался, и сразу кинулся Каин на берег, где шалаш стоял. Выгреб из песка казну армянскую и побежал в село Лысково, где его шайка поджидала. Загуляли они по фартинам, понакупили ружей себе, пороху, вина и табаку, рубахи понадевали новенькие, воровских
– Я вот, – один такой есаул рассказывал, – из Алатыря пришел, городок хороший. Брал его с пушками. Велел воеводе ключи на тарелке вынесть, а с горожан контрибуцку взял, как енералы с супостатом делают. Плохо, что ребятки мои запьянствовали, а то бы я и дальше пошел – до Саранска, где воевода Исайка Шафиров, говорят, слаб. Пушек боится. Инвалидов при нем всего семеро…
– Ша! – решил Ванька Каин. – Пойдем Саранск грабить. Нам и пушки не надобно. Воеводу с его инвалидами мы защекочем…
И пошли воры на Саранск, грабя деревни встречные. Редко мужик попадется на дороге. Разбойников завидя, телегу с лошадью кинет, а сам в лесу спасается. Но однажды встретили шайку большую, видать сколоченную из мужиков от барства беглых. Есаулом у них был солдат отставной, у которого ног подчистую не было. Его мужики-разбойнички на стуле таскали. Ватагу Каина приметив, он на стуле своем запрыгал, крича:
– Когда хас на мас, то и дульяс погас!
Теперь, коли слова эти прозвучали, не шевелись, иначе прирежут. Стали их трясти мужики. Посыпались наземь пятаки медные.
– Это деньги не дворянские, – угадал есаул мужицкий. – А кто христьянина грабит, тот враг заветам божиим… Эй, – скомандовал есаул, – всех сразу без мучительств повесить! А тебя, – сказал он Каину, – мы сожжем сейчас безо всякого мучительства…
И опомниться не успел, как его к дереву привязали. А вокруг него мужики лес товарищами Ваньки разукрасили – кого за глотку, кого за ногу, кого за руки. Зажгли потом бересту едучую, стали под Каина хворост пихать, чтобы горел он скорее (без мучительств).
– Постой, есаул ласковый! Не казни меня… Великую тайну тебе я открою. Вели только руки мне развязать.
– Развяжите руки ему, – разрешил есаул безногий.
Ванька Каин из-за пазухи колоду карт вынул.
– Ой, господи, – огляделся ловко. – Пенька-то нет поблизости, чтобы метнуть. Вижу один пенечек, да не дойти… Эх, люди добрые, ослобоните и мои ноженьки быстрые!
– Развяжите и ноги ему, – велел есаул.
Ванька Каин не побежал.
– Скажи, чтобы престол твой к пенечку отнесли. Да пусть сами отойдут далее, чтобы никто не слышал тайны моей великой…
Есаула с честью отнесли мужики на полянку.
– А и дурак же ты! – сказал ему Каин на этой полянке. – На что же ты наделся, козел безногий? Я ведь удеру от тебя сейчас.
– Э-э, нет, – заявил солдат. – Я тебя стрелять буду.
– Ну ладно, коли так, –
– В рукав спрятал, – догадался есаул.
– Смотри в рукав мне. Трясу его… Где король?
– Не знаю… пропал.
– Верно! Так и я сейчас пропаду. Гляди – рест!
И ушел в лес. Есаул сунул руку за армяк, но пистоля за пазухой уже не было. Только карта лежала – король бубен.
– Ну и вор… всем ворам вор! – поразился солдат.
Не удалось им дойти до города Саранска… От этого города в один теплый день пролетело над лесами нечто. И было это нечто не птицей, не ковром-самолетом сказочным. Вроде бы человек летел и… пронесло его над бором сосновым. Не стало снова!
За дальностью Саранска от властей земных, кои за деяния народа ответственны, того полета чиновники пока не приметили. А то бы они летуна этого спросили со всей строгостью:
«От начальства дозволение летать имеется?..»
Глава восьмая
Солнце выше – и конница татарская за горизонт прячется, а на каре русское тучей летят мухи заразные, которые с навоза, прямо с падали разной, с лужи поносной на солдата садятся.
Солнце ниже – и мухи отлетают прочь, зато каре теперь облипают татары, во мраке слышен визг их, горят по увалам костры сигнальные, скачут в топоте, стрелы вокруг тысячами невидимо рассыпая.
Маркитанты за паршивый окорочишко уже по шести рублей драли. Потом и маркитанты отстали от армии: опасно было. Миних, дабы войско воодушевить, велел бочки с вином открывать для угощения. Но вино лишь на миг веселило, а потом еще хуже бывало от зноя, и тогда фельдмаршал приказал:
– Всем в рот – пулю!
Бочки с вином откатили в арьергард каре и там давали его пить для «ободрения» лишь тем, кто изнемог и упал. Остальные же сосали пули свинцовые, меж зубов их перекатывая, как леденец, сухими языками, – верно! – жажда от свинца вроде приглохла.
Хлеб армия искала в заброшенных деревнях татарских. Был он или обгорелый, не дожженный врагом, или в земле укрыт, червями жирными пронизан. Колодцы же брали солдаты с бою, словно крепости… Возьмут его, а там уже свалена скотина битая – разило из глубин земли скверной. Татарину – тому хорошо: он кобылу свою опрокинет наземь, носом в шерсть ей на брюхе зароется, насосется всласть молока кобыльего – ему и воды не надобно…
– Иде же этот рай, о коем нам сказывали?
К вечеру, когда тебя уже ноги не держат, на ручных жерновах, будь любезен, зерна для себя намолоть. А дровишек в Крыму не достать. Солдаты теста сырого поедят, а утром пошли дальше… От самого Перекопа в глубину земли Крымской протянулся след нехороший: начался в войске русском понос кровавый.