Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты (др. изд.)
Шрифт:
Глава девятая
Обычно, когда начиналась война с русскими, послов России турки на цепь сажали, как зверей, в угрюмой башне Еди-Куль; послы там и сидели, замирения выжидая: в тюрьму же их отводили турки через Красные Ворота, которые для устрашенья «освежали» накануне свежей человеческой кровью. Но теперь… теперь Россия выросла: она опасна! Сам великий визирь в коляску усадил посла русского Вешнякова, с любезностями довез его до Адрианополя и отпустил до дому.
Босфор был густо заставлен кораблями, паруса их загодя просушены и как следует
Кардинал Флери навестил Людовика XV в Версале:
– Ваше королевское величество, дым татарского Бахчисарая щиплет ноздри Франции, привыкшие вдыхать ароматы вечернего жасмина. Наш посол при султане, маркиз де Вильнев, уже предупрежден мною. Он убеждает этих скотов в шальварах, что выход из поражения есть. Но для этого не следует султану идти на поклон к Австрии: брать в посредники Габсбургов – как исповедаться у старой лисы.
Возросшее могущество России ошеломляло и короля Франции.
– Напротив, – отвечал он кардиналу. – Вы пока не мешайте туркам лезть в дружбу с Веной. И пусть Австрия на турецкой же шкуре распишется в фамильном коварстве Габсбургов… Флери, учитель мой, – спросил Людовик вдруг проникновенно, – неужели нашей великой и блестящей Франции предстоит в будущем считаться с большой и неумытой Россией?
Кардинал молча раскланялся. С улыбкой. Он был умен.
Римская империя простерлась широко, и на Балканах она – соперник Турции: вражда извечная за обладание славянскими народами… Сейчас же император Карл VI рассуждал:
– Пусть эти глупцы русские во главе с заурядмаршалом Минихом возятся с татарами в необозримых степях, где ветры раскаленные сушат кости их дедов, а дожди моют черепа прадедов их. Мы, австрийцы, захватим-ка под шумок Боснию, а потом что-либо придумаем в свое оправдание…
Рука старого императора погладила русые локоны Марии Терезии.
– Дитя мое, – сказал ей император, – учись обманывать, чтобы потом повелевать. Я скоро стану тленом, и великая империя Габсбургов останется пусть в женских, но зато надежных руках…
Мария Терезия почтительно поцеловала синеватую руку отца.
День как день. Скоро обед на восемьсот персон. Надо еще обдумать форму оконных карнизов в охотничьем дворце. И вдруг курьер:
– Русские взяли Бахчисарай, они идут стремительно на Кафу… Угроза есть, что русские штандарты появятся в Босфоре!
Обед отложен. Карнизы более не занимают воображения. Были званы лейб-медики, императору пустили кровь. Бахчисарай изменил политику Австрии: от ехидного посредничества к миру надо переходить к войне. Из друга турецкого надо быстро обернуться в противника Турции. Медлить нельзя: надо спасать от русских гирла Дуная…
– Учись, дочь моя, – сказал Карл VI, отправляя курьера
В один из дней Остейн сообщил Остерману, что Римская империя отныне находится в состоянии войны с Турцией.
– Не понял вас. На чьей стороне вы решили сражаться?
Остейн всплеснул руками.
– Бог мой! О чем вы спрашиваете? Мы же союзники!
Остерман довершил свою месть за прежнее поражение:
– Вена в союзе с нами способна выступать и против нас в союзе с турками. И никто бы даже не удивился этому…
И вот тогда Флери снова предстал перед Людовиком.
– От измены венской, – сказал ему король, – мы снова в выигрыше. Отныне турки будут слушать только нас, французов. А спасая Турцию от разгрома, мы сохраним выгодную торговую клиентуру на Востоке. Баланс же равновесия военного в делах Европы невозможен без наличия гирь турецких. Кардинал, я вас прошу как можно реже напоминать мне о России! Я отношусь к этой стране, как к большой ненасытной женщине: и вожделею к ней, но и боюсь, что с нею мне никак не справиться…
Бахчисарай – Версаль – Петербург…
В этом бестолковом треугольнике, углы в котором никак не совместимы, король запутался. Но кардинал Флери, политик дальновидный, за дымом Бахчисарая смог разглядеть могучую Россию, и в центре треугольника Флери проставил рискованную точку. От этой точки и начнется безумный вальс Франции, вальс грациозный и вполне пристойный, подзывающий цесаревну Елизавету Петровну в версальские объятия…
Бахчисарай! Кто не знал его раньше, тот узнал в этом году.
Каплан-Гирей вернулся на пепелище бахчисарайское.
– Так угодно аллаху, – сказал он.
Был ли хан в этот миг зол на русских? Вряд ли…
Ибо, если бы Каплан-Гирей пришел на Москву, он испепелил бы ее так же, как русские Бахчисарай; таков век осьмнадцатый, и победитель в веке этом, чтобы его победу признали, обязан быть разрушителем. Каплан-Гирею было лишь жаль сейчас, что не сохранилось тени над его головой. А возле хана согбенно ютился улем (мудрец придворный), мудрость которого простиралась столь далеко, что однажды был даже бит палками за бредни явные, будто королевство Англии находится на острове…
Каплан-Гирей в горести повелел улему:
– Брызни в утешение на меня соком сладкой мудрости.
Мудрец не заставил себя ждать и тут же брызнул:
– Только новым набегом на Русь мы спасем нашу веру и наши порядки. Как горный поток весной, мы сметем всех неверных и нагайки всадников повесим на воротах Петербурга. Мы пригоним из Руси тысячи женщин с могучими бедрами. Мы будем иметь в услужении много русских мальчиков. Мы водрузим столы пиров наших на согнутые спины мужчин русских. Мы тучами погоним рабов в Кафу, чтобы правоверный татарин всегда был богат и весел. Чтобы никогда не осквернил он себя трудом, ибо труд тяжкий есть удел неверных рабов, а нам сам аллах повелел не иметь пота на наших лицах…