Слово и дело
Шрифт:
— Да, слышал, — кивнул я. — Насколько знаю, всё по закону. Воровство…
— Воровство воровству рознь, — наставительно сказал Макухин. — Везде воруют, это не победить. Главное, чтобы делу ущерба не было…
— Предлагаете отменить соответствующие статьи Уголовного кодекса? — я усмехнулся, хотя мне не нравилась тема этого разговора.
— Нет, зачем же, — он чуть отвлекся, чтобы снова наполнить свой стакан. — Это очень правильные статьи — хищение социалистической собственности. Но, например, Ващук…
—
— Ващук, главный инженер, — пояснил Макухин. — Он придумал, как уголь экономить, ваш уже потом влез. Так вот, Ващук начал уголь налево продавать от безысходности. Уменьшить фонды — начальство по головке не погладит, а так все сыты, при деньгах и фонды на месте. Ему бы премию за рацпредложение подкинуть — а его вместо этого в тюрьму. А почему так? Потому что кадры все из Москвы, и начальник ТЭЦ оттуда же, местной специфики не знает. Вот тебя сейчас зачем сюда прислали? Неужто у нас кадров не нашлось нормальных?
Мне совсем перестал нравиться этот разговор. И ведь не пошлешь в открытую этого заведующего отделом науки и учебных заведений, который явно выполнял в обкоме и какие-то недокументированные функции. Я покосился в сторону перекладины буквы «П» и успел заметить, как Чепак отводит взгляд.
«Интересно, он поэтому на пистолете настаивал? Стресс-тест решил устроить — на какой минуте я пристрелю этого обкомовского идиота?», — подумал я.
— Так я местный, — спокойно ответил я. — Тут родился, тут вырос. Это потом до Москвы дошел.
— А… — протянул он. — Ну если так… тогда да, тогда можно… А ты знаешь, Витя, что вот это всё, — он широким жестом обвел стол, — сделано на Украине? И если бы не нужно было отдавать три четверти урожая другим республикам, то так могли бы жить все украинцы?
— Впервые слышу, — покривил я душой.
Подобные разговоры, кажется, были распространены в перестройку, но дальнейшее развитие событий показало, что дело вовсе не во внутрисоюзном перераспределении продуктов.
— Да?! — деланно удивился Макухин. — А это, Витя, самая настоящая ста-тис-ти-ка! Вернее не бывает! Так что — давай за Украину выпьем? И за женщин!.. ты же знаешь, что у нас… самые лучшие женщины?…
— Знаю, — ответил я. — Знаю, Ваня. Может, тебе хватит? Могу попросить кого-нибудь — тут хлопцы хорошие, до машины доведут и домой в лучшем виде…
— Не надо! — он ткнул в меня пальцем. — Не на-до! Я только… начал… — он резко допил водку, его качнуло, он удержался лишь с моей помощью. — Скучный ты человек, москвич, хоть и местный… Ладно, пойду я.
Он развернулся и пошел куда-то в сторону туалетов. Я облегченно вздохнул — хотя мне и самому было плохо, но и не от спиртного, а по другой причине. Я понятия не имел, прошел я тест от Чепака или нет.
Глава 3
«Рок не может умереть»
На широком и длинном крыльце концертного зала было пусто. Водители персональных авто сгрудились внизу, на импровизированной стоянке, и обменивались какими-то шоферскими байками — иначе объяснить взрывы ржания, которым они заменяли смех, было невозможно. Я остановился наверху и с наслаждением вдохнул свежий весенний воздух.
«Заукраинский»
Основная проблема была в том, что я не знал, что делать. Это в будущем был хорошо понятен смысл лозунга «Слава Украине», под который щирые хохлы убивали наших пацанов и мирных жителей, а что с ним сейчас — я не имел ни малейшего понятия. Память «моего» Орехова помогать отказывалась — в школе он ничего подобного не слышал, а потом был в родном городе слишком редко и короткими наездами, чтобы хорошо знать настроения местных жителей. Одноклассники, с которыми он поддерживал связь, ничем вроде этого не увлекались — ну или хорошо маскировались, зная его место службы. А внешне всё в Сумах выглядело прилично — везде кумачовые флаги и транспаранты с утвержденными лозунгами, памятники Ленину с клумбами, на которых вот-вот зацветут цветы, всеобщий мир и интернационализм. Идти к тому же Чепаку с жалобой на Макухина, который вместо советских тостов пьет за бандеровскую непотребщину, мне не хотелось. Чепак точно знал, что представляет собой этот завотдела науки, и наверняка приложил лапку, чтобы подвести его ко мне. А теперь будет смотреть, как я буду реагировать.
Одним из вариантов был как раз срочный отъезд в Москву, но его я решил приберечь на самый крайний случай. Ещё можно было не делать ничего — сделать вид, что я ничего не заметил или не понял, в общем, изобразить туповатого служаку, которому все эти украины до одного места. В общем-то, так оно и было, но только в том случае, если такой Макухин тут один и является ещё одной местной достопримечательностью в дополнение к диссиденту-идиоту Солдатенко. А вот если национализм в Сумах цветет и пахнет под тонким слоем понаехавших со всей страны «москвичей» — это совсем другое дело. Вся моя сущность требовала вскрыть этот гнойник, даже если меня смоет вылившейся из него сукровицей. Но я понимал, что в одиночку не справлюсь. Если я буду слишком активно нарушать местный покой, то в какой-то далеко не прекрасный момент со мной произойдет несчастный случай на производстве. Ну или инфаркт-инсульт, как с майором Вороновым. Интересно, накопал ли он что-нибудь? И что изъял полковник Чепак из его бумаг, спешно собранных со всего кабинета ещё до похорон?
За эти две недели я не раз ловил себя на мыслях о том, какими Сумы стали в моём будущем. Памятники и бюсты наверняка снесли — это к бабке не ходи, на Украине это происходило повсеместно; улицы, думаю, переименовали — тот же ещё не построенный проспект Маркса, наверное, будет носить гордое имя Степана Бандеры. Ну и так далее и тому подобное. Думать об этом почему-то было больно, но и не думать — невозможно, хотя те Сумы, которые рисовало моё воображение, вызывали только отвращение. Впрочем, мне этот город и сейчас не нравился. [1]