Слой 1
Шрифт:
На экране телевизора Джулия Роберте шокировала персонал богатого отеля своим проститутским «прикидом», когда Ирина нащупала ладонью лежащие на животе пачки и спросила: «Что это, Сережа?» — «А ты посмотри», — сказал Кротов. И снова был полу-испуг, насупленные брови, тихий шепот: «Сережка, тебя посадят!». Они вскрыли обертку, жесткие тонкие бумажки липли друг к другу, не желали распадаться. Считали вместе на два раза, упаковывали разбухшие от тормошенья доллары в большой конверт, перетягивали его резинкой. Ирина металась по спальне, все решала, куда этот конверт положить; сунула в белье, и Кротов засмеялся, сказал,
В коридоре хлопнула дверь туалета, после короткого стука (научилась все-таки) в спальню заглянула заспанная десятилетняя дочь, круглилась сонными глазами: «Родители, вы чё?».
Может быть, именно в ту ночь, после десяти лет приятных, но бесполезных усилий Ирина снова забеременела. Носила тяжело, от интоксикации похудела, подурнела: все-таки за тридцать, не молоденькая.
Родился семимесячный мальчик. Спеленатого сына Кротов носил на одной руке, на ладони, маленькое тельце не дотягивало до локтевого сгиба. Примерно в это же время у раньше всех женившегося Валерки Северцева уже родился внук.
…Кротов подъехал к гаражу, привычно оглядывая подступы на предмет обнаружения тещи. По субботам она редко появлялась, но все-таки… Кротов вспомнил, что вчера договаривался с женой поехать с утра на рынок — подыскать подарок имениннице. «Съездили». Уже загнав «джип» в сумрачное нутро обшитого деревом гаража — свою «Волгу» он теперь почти не трогал, держал ее в гараже при банке, разъезжал на казенном «Чероки», влюбившись в новую машину раз и навсегда, — Кротов передумал и газанул на задней передаче, осененный счастливой мыслью. И когда подлетел к подъезду, всплыл на лифте на свой четвертый этаж и позвонил (лень было рыться в карманах, да и грядущая мизансцена того требовала), жена открыла дверь и спросила: «Что же ты машину не поставил, или забыл, Сережа?» — он, как бы между прочим, сказал, протискиваясь в прихожую:
— Сегодня пить не буду. Хватит. Поедем на машине все вместе.
Ирина вскинула глаза, и снова вместо радости был удивленный испуг, и Кротов даже на мгновение пожалел о сказанном, но чувство вины за вчерашнюю пьянку с Лузгиным и ночь вне дома пересилило накатившее раздражение.
— Как Митя?
— Спит.
Родившегося сына назвали Дмитрием, по-городскому уменьшительно Дима, но Ирина настояла: Митя, так правильнее по-русски, и постепенно все привыкли, в том числе и дольше других сопротивлявшийся Кротов, который сегодня уже не мог представить, что этот клубочек радости и вечного беспокойства стали бы называть иначе.
Он побрился на два раза, долго чистил зубы. Потом, подгоняемый кислым запахом ночевки в одежде и борясь с похмельной ленью, все-таки разделся и влез под душ. Вышел освеженный, даже голова почти прошла. Зябко кутаясь в принесенный женой из спальни махровый халат, осторожно заглянул в комнату, где спал сын.
Митя лежал кверху попкой, утонув щекой в подушке. Маленький чистый кулак возле носа, рот полуоткрыт, пижамная курточка задралась, обнажив тонкий изгиб спины. Розовые пятки вылезли из-под одеяла, и Кротов потянулся рукой поправить, но шепот жены от двери: «Не трогай, разбудишь, пусть спит, время есть», — заставил его отступить. Пятясь; он задел ногой Митин велосипед, замер
Пока причесывал у зеркала мокрые остатки волос, Ирина стучала на кухне посудой, раздался гул микроволновой печи, из кухни потянуло запахом борща. Кротов с похмелья всегда ел первое — научился в Баку, где был в командировке еще по старым, нефтегазовским делам, и с тех пор любил рассказывать, как его, полумертвого с перепития, подняли хозяева в пять утра и повезли куда-то в темень, на окраину, где в зашторенном наглухо кафе ему подали тарелку крутого бульона «хаши» и полстакана водки. Давясь, он тогда опрокинул в себя стакан и, лязгая ложкой, глотал обжигающий бульон, густотою своей напоминавший сибирский только что сваренный холодец. Потом он задремал на кошме у стены и был разбужен друзьями около восьми. Выпил пиалу зеленого чая и с удивлением обнаружил, что трезв и свеж, никаких синдромов. Водкой он потом с утра не баловался, да Ирина и не позволила бы, но суп всегда ел с удовольствием.
Он уже ополовинил тарелку, когда в глубине квартиры пропела дверь, и топот маленьких босых ног по паркету заставил сердце сжаться в сладком ожидании. Митя выбежал в кухонный коридор, как всегда немного обиженный со сна, насупленно тер кулачком глаз, молча глядя на Кротова.
— Митя-ай! — сказал Кротов, улыбаясь.
Сын сморщил губы, потом, словно решившись на что-то и простив родителям свой детский страх просыпания в пустой комнате, быстро протопал тугими пятками оставшиеся метры и ткнулся отцу головой в живот, обхватил ручонками то, что лет двадцать назад еще называлось талией.
— Ну, конечно! — понарошку серьезным голосом воскликнула Ирина. — Мама с ним водится, кормит, купает, папа в это время пропадает Бог знает где, но мы его все равно любим больше, чем маму? Какая несправедливость!
— Ты писол? — спросил сын.
— Пришел, пришел, Митяй! — ответил Кротов, втаскивая тяжелеющего с каждым днем сына себе на колени.
«Крупный мальчик», — любила говаривать теща.
— И я писол, — вздохнул сын. — Будем кусать? Да? Да? — и кивал на каждое «да», глядя на Кротова снизу вверх.
— Ну вот, — сказала Ирина, — а со мной есть отказывался.
Они стали есть борщ из одной ложки. Кротов дул до головокружения (все-таки похмелье сказывалось), остужая бульон и овощи, выискивая в тарелке кусочки мяса без жира и прожилок. Митяй разбаловался, клевал с ложки, как воробей, Ирина запоздало устраивала им на колени полотенце. Сам Кротов хватал без разбора, чтобы успеть обслужить сына, пока тому не разонравилось играть в обед с отцом. Так они съели всю тарелку, и их похвалили.
Дочери еще не было: после обычной школы она ходила в музыкальную по классу гитары. Когда решила бросить скрипку, случился ужаснейший скандал. Кротов хватался за ремень, но помирились на том, что дочь продолжит серьезно на «фоно», а уж гитара — если так хочется. Кротов сам играл на гитаре с дворового детства, в армии переучился с семи струн на шесть, бряцал в компании несложными аккордами, пробовал даже имитировать любимых «битлов» и был сражен, когда однажды дочь, смущаясь до румянца, отобрала у него инструмент, долго подстраивала, перетягивала струны, и вдруг заиграла «Бикам зе сан», уверенно ставя тонкие пальцы в совершенно не известные Кротову позиции.