Слой 1
Шрифт:
— Сыграй, пожалуйста, Сережа.
Кротов и дома-то трезвый никогда не играл, а тут и вовсе удивился Ирининой просьбе.
— Да ладно тебе, — не слишком ласково ответил он жене, но Ирина все теребила его за руку, даже окунула в салат провисающий рукав новой блузки.
— Просим, просим! — захлопали в ладоши женщины по соседству.
— Васек, гони инструмент! — скомандовал муж именинницы Коля. Гитара пошла по рукам и встала торчком на коленях у Кротова.
— Ну, Ирка… — с неподдельной яростью сказал он, но застолье восприняло злость за обычный семейный
— Давай, друг, чтоб душа развернулась.
Кротов положил гитару поудобнее, слегка отстранившись от стола, скользнул большим пальцем по струнам, крякнул и, входя в роль деревенского лихого балалаечника, хриплым голосом произнес:
— Я не могу без стакана!
Народ снова засмеялся. Муж Коля понимающе кивнул, потянулся за бутылкой и налил Кротову почти полный фужер водки. Все еще не соображая, что происходит, Кротов уставился на жену, и его собственная жена вдруг сказала:
— И в самом деле, что ты скучаешь, Сережа?
— А машина? — дурным от неожиданности голосом спросил Кротов.
— Не боись, Степан вас отвезет, — ответил муж Коля.
— Какой Степан? — свирепея, снова спросил Кротов.
— Это я, — раздался голос от двери. На Кротова совершенно трезвыми глазами смотрел тот приземистый мужик, что сидел на сундуке и говорил про директорские миллионы.
— Я вас отвезу.
— А потом? — Глупее вопроса и быть не могло.
— Вернусь на тачке, — ровно ответил Степан.
— Он у нас вообще не пьет, — счастливым голосом сказала сидящая рядом с мужиком женщина.
— У меня «джип»…
— Ну и что? Руль — он у всех одинаковый.
Окончательно сбитый с толку Кротов еще посидел с дурацким видом, потом взял фужер и опрокинул его в себя.
— Ай, молодец какой! — пропела именинница.
— Дайте-ка ему огурчиком зажевать.
Простая тюменская водка оказалась вполне нормальной, без ацетонового вечного привкуса. И сморщенный огурец был сочным, с хренком, луковой крепостью. «Чего мучился?» — подумал Кротов, вытирая рот бумажной салфеткой.
— Что поем? — спросил он громко, раскатив по струнам привычный всем дворовый ля минор.
— Спой нашу…
— Нет, — ответил он Ирине. — Давайте что-нибудь общее.
Они спели «Снова замерло все до рассвета». Низковато настроенная гитара слегка дребезжала в басах, зато струны не резали пальцы. Инструмент был дешевый, с неудобным толстым грифом, но от выпитой водки подымался кураж. Кротов заиграл с «педалями», с акцентами, на смене аккордов даже получалось глиссандо, сухой поначалу звук завибрировал, запел… «Нехеровый я все-таки музыкант, — сказал себе Кротов и уточнил: — Для такой вот компании».
— Хоцу гитайку, — плаксиво сказал сын за кротовской спиной.
— Потерпи, — сказала Ирина. — Пусть папа еще поиграет немножко. Иди ко мне, Митечка, иди, мой хороший.
После второго фужера Кротов и вовсе разошелся, сбацал пару старых рок-н-роллов на якобы английском языке. Пел «по-итальянски» про «уно-уно-уно моменто», компания ревела от восторга и подпевала.
Решили сдвинуть стол и устроить танцы.
Муж Коля курил кротовские «Бенсон энд Хеджес» и стращал народ возвратом коммунистов:
— Бля буду, наши вернутся — мы всю эту хреновень разгоним на хер.
Мужики поддакивали ему, но как-то не очень. Трезвый Степан только хмыкал и разливал водку. Кротов в разговор не ввязывался, пока Степан не спросил его, протягивая рюмку:
— А что наш банкир молчит?
— Какой я вам, на хрен, банкир, — отмахнулся Кротов. — Я так же наемник, как и все. Сегодня поставили — завтра уволили. Банкиры все в Москве сидят. — А подумал: «Откуда он знает? Или Ирина сказала?.. Теща! — озарило его вдруг. — Точно, теща! Нахвасталась, старая карга…».
Теща за столом старательно пила по маленькой и вообще была почти незаметна, только визгливый голос на спевках выдавал ее присутствие и накопившийся внутренний градус.
— Вот в чем и беда наша, — говорил тем временем Степан. — Московские ханыги всю страну разворовали и Западу продали на сто раз. Ну, что он может, тот же Рокецкий? Он только голову подымет — Ельцин сабелькой махнет, и нету папы Лени.
— Да чё Ельцин! — Муж Коля размахивал недопитой рюмкой, кропил водкой соседей. — Ельцин нормальный мужик, его там эта жидовня московская окружила, на хер, врут ему все, на хер, мозги пудрят, на хер. Тут Луньков приезжал, ну этот, депутат из Думы, на заводе выступал. Такого понарассказывал, на хер, сплошное ворье. Никому веры нет.
Кротову почему-то расхотелось дальше пить, и он не знал, что делать с рюмкой. Позади него скрипнула дверь, и спасительный голос Ирины позвал его:
— Сережа, мы собираемся!
— Иду-иду, Ириша.
— Ну и я с вами, — сказал Степан.
Еще не было и восьми вечера, но мордашка у Митяя уже оплыла усталостью, близким сном. Кротов быстро оделся, заслонился потянувшимся к нему сыном от прощальной, на посошок, выпивки, всем покивал и спустился во двор. «Джип» стоял на месте, внешне нетронутый, грязный до стекол от ночных и сегодняшних разъездов.
— Хоцю лулить, — сказал сын.
Кротов разблокировал сигнализацию и усадил Митяя на шоферское сиденье. Митяй крутил баранку, блестел проснувшимися глазами, пробовал дотянуться до рукоятки передач и чуть не свалился вниз, к грязным педалям. Кротов едва успел поймать его за капюшон курточки, пристегнул к сиденью ремнем безопасности, но Митяй раскричался — не мог в таком положении дотянуться до руля, — выскользнул, крутясь, из-под черной шлеи и чуть не свалился снова. Кротов рявкнул на него, как пес на щенка. Митяй притих и смотрел на отца то ли виновато, то ли обиженно.