Слой 3

Строгальщиков Виктор Леонидович

– Когда выезд?

– В шестнадцать.

– Хорошо. Да, кстати! – спохватился он вослед уходившему Кротову. – Вы как в Москву летите? Напрямую?

– Нет, через Тюмень. Прямой только вечером, а день терять не хочется.

– Тогда мне повезло. Послезавтра день рождения у внука, я ему тут кое-что привез. Не захватите посылочку? А я позвоню, к вам подъедут в аэропорт, заберут. Коробка, правда, большая, но легкая...

– Ты чё, Виксаныч? – сказал Кротов. – Конечно, захвачу, да пусть она хоть тонну весит.

– Извини, – сказал Слесаренко. – И... спасибо тебе.

– Не за что, – хмыкнул Кротов. – Как будем готовы, я вам позвоню.

Слесаренко уже потянулся к селектору, но вдруг замер в растерянности: кому же звонить? Домой бесполезно, там нет никого, сын с женой

на работе; где-то в записной книжке был номер служебного телефона сына, но он же не сможет в рабочее время мотаться в аэропорт и обратно. Этот вариант исключался. Виктор Александрович помнил номер мобильного в машине его старого шофера, Василий бы, конечно, не подвел, однако он теперь возил другого человека, с которым у Слесаренко были отношения не из лучших, между тем аппаратная вежливость предписывала известить начальника о просьбе к подчиненному, иначе у Василия случатся неприятности. Звонить Чернявскому? И вовсе не хотелось. В конце концов он нажал кнопку селектора и распорядился соединить его с приемной тюменского мэра.

Номер дали быстро, и Виктор Александрович с приятной ностальгией услышал голос знакомой секретарши. Мэр был «на выезде» в городе, и Слесаренко успел уж было огорчиться, как секретарша продиктовала ему номер сотового телефона, и спустя две минуты мэр уже кричал ему сквозь непонятный шум: «Ну, как ты там, домой не собираешься?». Он и сам повысил голос, и мэр заорал в ответ: «Ты не кричи, я слышу!».

Отговорив, он ткнул трубку на место. Ну вот, много ли надо для счастья? Просто услышать, что все будет сделано, утром примут, вечером привезут...

Если говорить честно, он никогда не считал тюменского нынешнего мэра идеальным городским руководителем, ибо видел на его примере, как человек может быть помехой начальнику. Но если бы ему довелось выбирать между администратором и человеком, он бы, не колеблясь ни мгновения, выбрал человека; для него эго было важнее. Идеальный же администратор называется Чубайс. Мы уж как-нибудь сами, без рыжих...

Поехали в кротовской «Волге». Слесаренко успел заметить недоуменный взгляд своего шофера и сделал рукой: все в порядке. «Джип» Вайнберга и «джип» его охраны ждали у перекрестка на выезде из города, пришлось тормозить, выходить из машины, здороваться за руку и снова садиться и ехать по старой бетонке, где колеса машины стучат, как у поезда, потом сворачивать на новую гладкую дорогу и снова тормозить и выходить у КПП – не потому, что не пускали, а просто промысловое начальство решило встретить у ворот, по всем канонам номенклатурного былого протокола, – ни черта не меняется в людях! – и уже кавалькадой в четыре машины они двинулись дальше и теперь уже ехали долго, и Слесаренко спросил Кротова:

– Асфальт?

– Асфальтобетон. Поверх старых плит положили подушку из щебня и залили асфальтобетоном. Покрытие сто лет продержится, если в болото не уйдет.

– Почему основную дорогу не сделали так же?

Чего ради-то? Это же дорога окружного значения, вот пусть округ ее... Леня даром денежки не тратит.

– Глупо получается.

– А вы договоритесь в Хантах: если Вайнбергу зачтут в счет окружных налогов или дорожного фонда, он и главную бетонку так же сделает.

– Хорошая мысль, – проговорил Слесаренко, разглядывая местность сквозь темные стекла машины. – Они что, всю территорию колючкой оцепили?

– Да, – сказал Кротов.

– Все месторождения?

– Да.

– И везде вот такие дороги, и везде капэпэ?

– Да-с! – сказал Кротов почти со злорадством.

– И никого не пропускают?

– Нет! Я вам больше скажу...

– Так скажите.

– Тут везде – сухой закон.

– То есть?

– Сухой закон на промыслах и буровых. Охрана на въезде обыскивает.

– Буровиков обыскивает? – недоверчиво промолвил Слесаренко. – И они позволяют?

– А куда они денутся, – с веселой злостью сказал Кротов. – Ну, были инциденты поначалу. И знаете, что Вайнберг сделал? Он собрал конференцию жен.

– Да, вот про это я слышал.

Теперь бригада подписывает поручительство и проезжает без досмотра. Но если засекут, что провезли и выпили, всех к чертовой матери безвыходно о

пособия.

– И что профсоюз?

– Профсоюз, подписал.

– Молодцы же, однако, – сказал Слесаренко.

– Вы еще там, на месте, увидите, – довольным голосом пообещал Кротов. – Канада, блин!

«Блин-Канада» на нервом же промысле поразила Виктора Александровича отсутствием ржавых труб, свежей краской, гравийными дорожками с бордюром и газонами на свободных местах. Над блочным корпусом центральной аппаратной развевался на мачте флаг «Севернефтегаза» с короною из трех бурильных стилизованных долот.

– При смене вахты опускают и вновь поднимают, пояснил Кротов.

– Ну, это слишком...

– Ничего, привыкли.

Когда приехали на буровую, Слесаренко уже не дивился порядку и армейскому почти устройству рабочего быта. А вот закрытая площадка буровой с мощными кондиционерами системы «тепло-холод» и фирменная роба буровой бригады заставили Виктора Александровича одобряюще поцокать языком: он же видел и помнил, как это было раньше. И еще он обратил внимание, что нету комаров и мошки, и ему сказали, что по весне окрестности залили с вертолетов.

Вайнберг на встречах держался в тени городского начальства и больше молчал, говорили другие, рассказывали и поясняли, но читалось по бесстрастному холеному лицу, что доволен и горд произведенным впечатлением, и Виктор Александрович признавал за ним право на это заслуженное торжество. Получалось, что в них, в этих новых, было что-то разумное, или просто они обсчитали и поняли, что в хороших условиях они выжмут из своих рабочих больше нефти и больше денег. И ощущалось еще что-то неприятное в едином молчании тех, кто работал, и тех, кто отдыхал в подсменку перед телевизором в уютных чистеньких «вахтовках» производства тюменского завода – Виктор Александрович узнал об этом с удовольствием, – и в напряженном выражении следящих глаз, в отсутствии шуток в ответ на попытки гостей как-то сблизить дистанцию, а ведь раньше помбур мог съязвить и начальнику главка. Был затаенный страх, как в зоне за колючкой; Слесаренко, строителю со стажем, приходилось и общаться, и работать с «контингентом», ни одна «стройка века» тогда не обходилась без него, и Виктор Александрович легко опознавал электрический запах этого людского напряжения несвободы. Но, может быть, печально думал он, иначе и нельзя, особенно сегодня, иначе развал и анархия, крикливое наглое тунеядство. Он где-то читал, что во все времена, при любых общественных режимах двадцать процентов людей всегда работают не за страх, а за совесть, еще двадцать процентов не работают нигде, никак и никогда, а оставшиеся шестьдесят работают только за страх. И те, вторые двадцать процентов, должны прилюдно и наглядно умирать от голода, чтобы страх основных шестидесяти стал более осознанным и продуктивным. Виктор Александрович готов был примириться с холодной ясностью приговора, если бы худой парень в «вахтовке» у окна, что глянул на него и сразу отвернулся, не был так пронзительно похож на его собственного сына. Когда хозяева уедут с буровой, парень наденет робу и встанет «у ключа» на устье скважины или полезет верховым на самую макушку вышки и будет вкалывать положенные восемь тяжелых северных часов, чтобы вскоре из просверленной им и товарищами длинной дырки в земле хлынула черная нефть и устремилась по трубе на запад, где превратится в зеленые хрустящие бумажки, коими и будет выстлан путь к Кремлю нового хозяина хозяев.

Когда на кротовской машине они возвратились на тот, первый, промысел, откуда начался объезд владений и где планировался завершающий фуршет, Кротов достал из кармана вогнутую маленькую фляжку и сказал:

– Не желаете хлебнуть перед банкетом?

– Спасибо, нет, – ответил Слесаренко.

– Еще пожалеете, что отказались, – сказал Кротов, прикладываясь к золотистому горлышку.

Суть ехидного пророчества стала понятна Виктору Александровичу, как только они вошли в помещение центральной аппаратной, где в центре дежурного зала стояли сомкнутые в ряд столы с букетами нездешних цветов, едой и напитками, и среди разнокалиберных сосудов он не приметил ни единого со спиртовым содержанием. «Выдерживают марку», – подумал он, мешая насмешку с признанием.