Слой 3

Строгальщиков Виктор Леонидович

Майор выпятил губы и помотал головой.

– Не получится, парень. «Полкан» в тебя вцепился.

– Что значит: вцепился? На полный стольник, что ли?

– Дела похуже. Он на тебе борьбу с коррупцией сыграет. Уже доложил в управление, завтра приедут смотреть.

– Кого?

– Тебя смотреть, кого еще! И в город твой он уже позвонил, этому, как его... Саничу?

– Савичу. И что?

– Так ты, парень, чуть ли не в розыске, вот что...

– А мэру звонили?..

– А мэр тут при чем? Ты же не депутат Госдумы, на тебя спецсанкция не требуется.

– Вот подонки, – сказал Кротов. – Я не о вас, майор.

– Я понял. Крепко влип дома?

– Да так, фигня, интриги, – выговорил Кротов. – Клепают взятку

идиотскую...

– Вот именно, – кивнул майор. – Какой-то черный, забыл фамилию... В общем, сбросили ориентировку по факсу, до утра «полкан» тебя расколет на сознанку.

– Не расколет, – сказал Кротов.

– Расколет, – вздохнул майор. – Сделают тебе слоника или рыбку...

– Какого слоника?

– Увидишь, – пообещал майор почти с сочувствием.

– Завтра вечером к вам там кто-то прилетает.

– Ну?

– Баранки гну. Майор соскочил на цементный пол, оправил под ремней рубашку. – Короче, могу сделать один звонок. Если выкатишься – полтинник.

– Годится, – сказал Кротов. – Записывай.

– Я запомню, – сказал майор, – я тренированный.

Кротов стал наговаривать номер лузги некого телефона, но майор остановил его движением ладони.

– Межгород не пройдет. Эти звонки фиксируются. Давай любой московский.

– Слышь, майор, я так не вспомню. В записухе...

– Бесполезно. Все вещдоки в сейфе у «полкана». Давай вспоминай, и по-быстрому. Я тут вообще не должен находиться.

– Вот хреновина, – вымолвил Кротов и закрыл глаза от напряжения и расстройства. Мысленно листая свою записную книжку – старую, в потертой кожаной обложке, с золотыми уголками по краям, – он представил себе страничку на букву «ю», где были всего несколько фамилий: два Юдина, Юхновский и кто-то еще, и номер без обозначения, записанный пониже черными чернилами, первая цифра повыше других, как заглавная, и еще в этом номере был какой-то внутренний ритм, такт мелодии на три четверти, как в вальсе – тра-та-та, та-та-та, тра-тата, та – двести пятнадцать ноль три сорок семь.

– Молодец, – сказал майор, глядя на часы. – Это рабочий телефон?

– Да.

– Еще успею. – Майор подошел к железной двери и дважды пнул ее ботинком. – Приготовься, скоро вызовут.

– Спасибо, друг, – сказал Кротов.

– Какой я тебе друг, – презрительно бросил майор.

– Я «полкана» ненавижу, да и на пенсию пора, загребала уже эта деятельность...

– На полтинник в Москве долго не протянешь.

– Кому как, – усмехнулся майор. – Пятьсот зеленых в месяц – и мне выше крыши, я ж по заграницам не летаю. – Он снова стукнул в дверь, на этот раз кулаком.

– Сто месяцев выходит, восемь лет... И пошли они все к чертовой матери, у меня дача за Сетунью, «жигуль» еще бегает... Ну, будь здоров, – сказал он, когда охранник заскрежетал ключом в замке.

В камеру его приволокли под утро. Он мог бы дойти и сам, ноги еще слушались, но потащили намеренно, чтобы унизить, продемонстрировать ему его же собственную немочь. В коридоре он прохрипел: «Дайте умыться, сволочи», – и его запихнули в клозет, стояли рядом, когда он мучился над унитазом, брызгал на лицо водой из полусорванного крана. Из сливного отверстия раковины торчал хвостик металлической женской заколки для волос, он незаметно выдернул его и спрятал между пальцами, и размышлял, когда опять погнали и поволокли, каким же образом здесь оказался этот потусторонний предмет.

Кротов присел на лежак, потрогал себя ладонью под носом: кровить перестало, только жгло внутри как от паяльника. Сосуды полопались, видно, когда ему делали «слоника» – натянули на голову резиновый мешок противогаза и пережимали гофрированный хобот воздуховода, он ревел внутри и сипел на манер паровоза и думал, что лопнут глаза от натуги, а лопнули сосудики в носу, и он закашлялся и заплевался кровью, забрызгав изнутри противогазные стекла, мучители были внимательны и сразу сдернули резину,

Кротова скрутило от немыслимой рези в груди, но он дышал, и это было главное, а потом ему устроили «электрический минет»: подсоединили куда надо провода и с разной скоростью крутили маленький красивый ручной генератор, он так по-детски жужжал, и Кротов закричал и обмочился темным, потому что раньше его били резиной по почкам, и ему заклеили рот широким пластырем, который потом отдирали с лица будто кожу, и Кротов все думал, когда же придет время «рыбки», но «рыбки» не случилось – ребята, наверное, запарились с ним и забыли, а может, имели какой-то установленный свыше предел, ведь Кротова не били по лицу и вообще не наносили заметных глазу повреждений, и это помогало Кротову терпеть и не подписывать «сознанку», что получил с Гаджиева сто тысяч в виде взятки. К тому же прибежавший на рассвете полупьяный взвинченный «полкан» совершил стратегическую ошибку – он показал Кротову убойную, по мнению «полкана», бумагу из окружного УВД, пришедшую по факсу, где поверх распоряжения о мере пресечения было написано в левом углу: «Не возражаю. Слесаренко». Именно с этой бумагой пришло и оформилось в трещавшей по швам голове окончательное решение: пусть бьют и душат, он не подпишет ничего. К тому же за спиной полковника ненадолго появился знакомый майор и кивнул со значением. Оставалось терпеть.

Брюки были мокрые и липкие, он снял их и повесил на уголок соседних пристегнутых нар. Надо было бы снять и трусы, но оставаться совсем голым было омерзительно. Зато рубашка и пиджак совсем не пострадали (его там сразу раздели до пояса), вот только галстук от Готье куда-то задевался в суматохе правосудия, и черт с ним, к тому же Готье голубой, как написано в прессе, вот пусть счастливый мент и носит «тай» от голубого...

Он попытался улечься на крашеных досках отстегнутого лежака, но как ни вертелся, не мог найти положение, хоть чуточку снимающее боль в боках, у поясницы, пока не вспомнил старый разговор с одним знакомым почечником, как тот попал в больницу с обострением, и лег плашмя на живот, потом медленно подтянул колени брюшным прессом, выставив оттопыренный зад к потолку, и его вначале окатило дикой болью, до пота и железного вкуса во рту, а затем отпустило, голову сразу заволокою сладким дремотным туманом, но вскоре боль вернулась, и тогда он припомнил рассказ до конца и принялся кусать и грызть зубами край деревянного настила.

Как ни странно, стоять было легче. Кротов брезгливо засунул ладонь в карман тяжелых брюк и вытащил клозетную заколку, повертел ее перед глазами и вставил кончиком в отверстие замка соседних нар, пошевелил ее там влево-вправо, вынул и немного разогнул, и вставил снова, и снова вынул и согнул конец крючочком, в замке что-то щелкнуло и поддалось, он изменил размер загиба и через минуту, злорадно хихикая, смотрел на открытый замок, висевший на стенном кольце беспомощной и голой дужкой. Он защелкнул его и вновь открыл почти мгновенно уверенным кистевым движением, и снова защелкнул и отомкнул уже с закрытыми глазами, потом решительно и победно глянул на каменную дверь, но там замковая дыра была только снаружи, а изнутри – сплошной железный лист, приваренный уродливыми швами, да он бы ни в жизнь и не справился своей хлипкой заколкой с челюстями мощного запора, но отсутствие дырки оставляло ему шанс предполагать: а вдруг бы справился, вот было бы смешно...

Кротову вскоре наскучила легкость замочного взлома, и он уже приглядывался к другому замку, бессмысленно висевшему в кольце над его освобожденным лежаком он был другой конструкции и обещал приятное сраженье, – как в коридоре послышался нарастающий топот.

Вошел караульный, с ним двое мужчин средних лет в хороших деловых костюмах и ухоженной обуви. Один был лысый, другой с короткой модной стрижкой. Лысый молча посмотрел на Кротова, потом на мокрые штаны и произнес сквозь зубы:

– Вот же суки ментовские!