Слой 3
Шрифт:
– Что гут у вас, контрабанда?
– Так точно, – ответил старший по нашивкам. Оформляем изъятие.
– Где протокол? – Полковник протянул мясистую ладонь.
– Еще не начали. Послал тут за бланками...
– Давай оперативно! И стул давай... А ты отсядь в угол, – махнул рукой на Кротова полковник. – Где документы?
– Паспорт вот, – подал книжечку старший таможенник.
– Так! – гаркнул полковник, быстро листая страницы. – Еще документы имеются?
Кротов достал из нагрудного кармана пиджака удостоверение городской администрации.
– Ага! – восторженно вскричал полковник. – Слуга народа! Ай-ай-ай! Ну, ты, шлагбаум, отличился!
– Я не шлагбаум, – произнес таможенник и посмотрел на Кротова с досадой и сочувствием.
– Да брось
Спиной вперед Кротов отъехал, не вставая, на стуле по гладкому кафельному полу (зачем здесь кафель, чтоб было легче смыть последствия крутого потрошения?) и уселся в углу поудобнее, заложив ногу на ногу. Примчался растрепанный младший таможенник с бумагами и стулом, «полкан» зашумел: «Да не мне же, болваны, садитесь и пишите протокол», – и старший таможенник устроился напротив за столом и принялся заученно царапать в чистом бланке хорошей монблановской ручкой. Майор глянул на Кротова, быстро сказал: «Кстати, тащполковник...», и вывел «полкана» из комнаты под руку. Один из автоматчиков прислонился к стене возле двери, другой взгромоздился на подоконник и принялся болтать ногами; ремень его ненового, в соскобах, автомата шевелился, свисая с колен. Младший таможенник наблюдал через плечо начальника за выползающими строчками. Автоматчик у двери, совсем еще пацан в раздувшемся бронежилете, жевал медлительно резинку и смотрел с пустым интересом, как на расстоянии плевка от него ломают жизнь случайному чужому человеку.
– Кто настучал? – негромко спросил Кротов. – Тетка из обменного пункта?
– Разговорчики, – одернул его младший таможенник, и Кротов понял, что вычислил правильно.
– Хорошо вы тут устроились, ребята.
– Не осложняйте себе жизнь, – холодно вымолвил старший, а младший добавил со злорадством:
– Сам же, дядя, виноват.
– Сидоров! – четко скомандовал старший, – на службу... шагом... марш! – Младшего таможенника вымело из помещения. Кротов достал сигареты и закурил, не спросясь, потом кивнул на пачку автоматчикам. Тот, что дежурил у двери, подошел и сказал:
– Я две возьму. – Он присмотрелся к пачке. – Настоящие? Штатовские?
– Бери, бери, – ответил Кротов, усмехаясь. Он мог бы вырубить его одним приемом – тычком ладони в шевелящийся мальчишеский кадык, прикрыться падающим телом и завладеть оружием, второй на подоконнике наделал бы в штаны, он захватит в заложники старшего и начнет торговаться, и его штурманут обязательно, ментам «шлагбаума» не жалко, и пристрелят как миленького, то-то шороху будет в Тюмени, что же делать, не нравится мне это, со страшною силой не нравится, сгореть из жадности за стольник, нет, не из жадности, противна фраерская наглость этих засранцев с нашивками – берут, как свое, а деньги-то и вправду не его, смешно сказать: забыл про них банальнейшим образом, последствия вчерашней пьянки с Лузгиным и гарикиных скверных новостей, в которые не верил до сих пор, ведь как же так, он вам не мальчик, чтобы так дешево списать его в расход, он вырвется и кой-кому такой разбор устроит, что мало не покажется...
– Вот здесь вот и здесь распишитесь, – сказал ему старший таможенник, протягивая ручку колпачком вперед.
– Ничего подписывать не буду, – заявил Кротов. – Где, кстати, понятые, командир?
– Сейчас придут, – без выражения проговорил таможенник. – С этим делом у нас не проблема.
– Закончили? – спросил милицейский майор, заглядывая в комнату.
– Подписывать не хочет.
– У нас захочет, – весело пообещал майор. – Бойцы! Задержанного обыскать и водворить в собачник.
– Прям щас поедем? – не по уставу обратился автоматчик, сползая задом с подоконника. – Друган просил сигарет прикупить в «дьюти фри», можно я сбегаю, тащмайор?
– Ис-пал-нять! – на три счета пропел милицейский начальник. Парнишка у двери уронил на кафель сигарету: «Встать, лицом к стене. Ноги
– О, блин, еще зеленые! – радостно воскликнул пацан, разворачивая кротовский носовой платок. Майор тем временем укладывал деньги в папку, туда же сунул протокол изъятия, присовокупил брючную заначку и скомандовал конвою:
– Выводи!
– Поговорим? – одними губами обозначил просьбу Кротов, двигаясь мимо майора, и тот спокойно произнес:
– Конечно, – и тут же заорал: – А где же наручники, бля?
Ему защелкнули не спереди, а сзади, и это было нехорошим знаком. Кротов чувствовал с нарастающей тревогой, что ему никак не удается овладеть ситуацией, и решил вести себя по правилам в ожидании удобного случая, а такой настанет непременно, или это не родной любимый край.
Пришлось сидеть довольно долго в одиночестве тесного отсека задней части милицейского «уазика» – это и был пресловутый «собачник»; потом пришли майор с полковником и автоматчики с угластым фирменным пакетом (уговорил-таки начальство паренье подоконника), машина взревела и поехала, трясясь, и в заднее окошко сквозь вертикальную решетку Кротов видел, как взлетают и садятся самолеты.
Ехали долго, сначала по шоссе, затем по нестоличным улицам окраин, из кабины сквозь фырканье мотора прорывался гул чужих беспечных разговоров. Остановились у старого здания с казенной вывеской; его извлекли из «собачника» и повели внутрь подслеповатым узким коридором, где встречные менты – кто в штатском, кто в мундирах – смотрели на него с привычным службе равнодушием.
Кротов полагал, что немедля приступят к допросу, но его запихнули в пустую камеру в подвале с двумя пристегнутыми к стенам откидными нарами. Сразу вспомнилась армейская гауптвахта, маета унылого безделья, он сам просился на работы, только не чистить гальюн, тут он уперся и выстоял, хотя озверевший начкар и приказал в наказание упрямства вылить ему на пол камеры четыре ведра ледяной воды – дело было перед самым Новым годом, и Кротов до утра собирал воду с пола собственными портянками и отжимал ее в ведро и выносил в гальюн под реплики сонных и злых караульных, и долго мучился йогом застуженными намертво ногами, но был он молодой и нахально здоровый, гауптвахта закончилась, а по весне маячил дембельский приказ, впереди была целая жизнь, а вот сегодня все перевернулось, и лишь одно внушало слабую надежду: что не били совсем и оставили табак и зажигалку. Он присел на корточки в углу, но от стены тянуло сыростью, и ноги сразу затекли, он не умел еще сидеть по-зэковски и стал ходить по камере, потом измерил всю ее ступнями – тринадцать на двадцать четыре, придумал единицу площади (квадратный лапоть) и стал бормотать из «Битлов» знакомые строчки про «ю нэвэ гив ми ё мани, ю онли гив ми ё фани пейперс», выкурил до фильтра сигарету и внимательно пересчитал оставшиеся, снял боссовский пиджак и свернул, и уселся, сцепив ладони за коленями, чтоб не касаться спиной бетона, но вскоре заболела поясница; спортсмен раздолбанный, недолго ты протянешь.
Так он сидел, потом ходил, потом снова сидел бесконечное время – часы у него отобрали на шмоне, и, наконец, в коридоре раздались шаги не в лад, отворилась тяжелая дверь, вошел майор и посмотрел на него требовательно, сверху вниз. Кротов поднялся с кряхтеньем, надел пиджак и подтянул узел галстука.
– Поговорим, майор? – сказал он первым, завладевая инициативой. – Распорядись, будь другом, пусть нары отстегнут. Не по-людски...
Еще просьбы имеются? – спросил майор, дождавшись, когда охранник закроет дверь снаружи.
– Я хочу выйти отсюда.
– Поздно, парень, – сказал майор. Он порылся в карманах, достал связку ключей, не сразу подобрал «родной», открыл и выдвинул из петли амбарного типа замок. – Садись.
Они уселись рядом, глядя на стену перед собой.
– Баксы палёные?
– Нет, – сказал Кротов.
– Что за деньги вообще?
– Какая разница? Сказал же: деньги чистые.
– Твои или чужие?
– Общие, – сказал Кротов. – Половина моя. Я на нее не претендую. А вторую половину вы отдайте.