Слой 3
Шрифт:
Обойдя все пирсы, он с беспокойством не обнаружил «Аркадии». Пришлось наведаться в диспетчерскую и долго объясняться на английском с настороженно-неприветливыми немцами, которые вяло звонили куда-то, уходили и приходили снова, он сидел на хлипком стуле и курил под укоризненными взглядами, пока не явился мужик с галунами и не поведал Кротову страшную тайну, что его «Аркадия шип» пришвартовался в Любеке, это рядом, сорок минут на автобусе. «В гробу я видел ваш автобус», – по-русски вежливо откланялся Кротов и спустился на пирс, где выпил пива и поел креветок под тихим ветром, пахнущим рекой, в содружестве горланящих туристов.
В Любеке, практически сросшемся с Гамбургом в единый мегаполис старинном ганзейском городке, они с таксистом выехали к набережной,
Он не отправился к трапу, а уселся на железную скамейку спиной к кораблю и курил беспошлинные сигареты, купленные в шереметьевском магазинчике, и слушал, как бурчит в желудке крепкое немецкое пивко, которое вскоре ударит по почкам, и надобно будет мчаться в гальюн.
У дома напротив, за проезжей частью набережной, он приметил ряд телефонных будок, встал и отправился туда, но спохватился вовремя и стал искать киоск с газетами, где купил десяти Маркову в телефонную карточку, сунул ее в прорезь ящика ближайшей будки, аппарат моментально заглотил картонку, пошел гудок, и Кротов выщелкал на кнопочках российский код и сотовый номер жены.
– Да-да? – ответила Ирина через космос, и у Кротова перехватило горло.
– Привет, – сказал он. – Ты где находишься, подруга?
– А сам ты где? – воскликнула жена. – Почему не звонишь, у меня уже всякие мысли...
– Я тебя спрашиваю: где ты находишься?
Как это где? Мы в Любеке стоим, сегодня вечером уходим на Руан.
– Ты где, на пароходе?
– Ну да, – растерянно промолвила жена.
– Тогда возьми мою путевку и быстренько спускайся вниз, на набережную.
– Зачем? – испугалась Ирина.
– Потому что я стою внизу, дуреха.
– Где внизу?
– У трапа, блин, у трапа!
– Здесь, в Любеке?
– Нет, в Гонолулу, – сказал Кротов и с грохотом повесил трубку. Ящик услужливо выплюнул неизрасходованную телефонную карту, но Кротов оставил ее в прорези аппарата как русский подарок немецким портовым бичам.
Он пересек дорогу не по правилам и встал возле трапа у нижней его платформы с рифленым резиновым ковриком и посмотрел наверх, где дежурил матрос с нарукавной повязкой. Первой на верхнюю площадку выскочила Наташка, завопила: «Батяня!» – и стремглав помчалась вниз, рискуя сорваться, затем появилась жена с заплаканным лицом и Митяй в матросской форме с лямочками накрест, а Наташка уже висела на шее и болтала ногами. Кротов опустил ее на коврик, обнял за плечи и повел наверх, задевая портфелем за металлические ребра ограждения; жена смотрела так, будто знала или чувствовала что-то, Митяй же обхватил Кротова за ногу и прижался щекой к его бедру, и не хватало рук, чтобы всех и обнять, и погладить.
Матрос с повязкой требовал спецпропуск, что выдавали всем туристам при схождении на берег. Кротов сказал, что его задержали дела, вот паспорт, вот путевка – где, блин, путевка? – вот она! Матрос замешкался, и Кротов сказал ему: «Позовите дежурного офицера». Пришел невысокий моряк с загорелым лицом, посмотрел документы и велел пропустить; они гурьбой шли по внутренним трапам и коридорам, Митяй не поспевал и запинался, и путался у взрослых под ногами. В каюте Кротов осмотрелся, сказал: «Недурственно», – скинул пиджак и брюки, и рубашку, жена достала из стенного шкафчика полотняные белые шорты и маечку хэбэ, и пляжные тапки без задников. Кротов стал одеваться по-летнему, и Ирина сказала: «Сними трусы, жарко будет, ходи в одних шортах, здесь все так ходят». В другой момент он обязательно спросил бы у жены, каким же образом она определила, что все мужчины здесь гуляют без трусов, а нынче согласился молча, прошествовал в ванную комнату и все надел, как было ему сказано. Вернувшись в каюту, Кротов сунул в нагрудный карман маечки сигареты и зажигалку, ворот майки сразу оттянуло тяжестью, и он переложил свою старую добрую «зиппо» в боковой карманчик шортов, а в задний карманчик сунул согнутую пополам стодолларовую
– Готов! Ведите и показывайте!
Наташка водрузила ему на голову мятую панаму, он вспомнил про очки, достал и нацепил их на нос. Дочь фыркнула: «Ну, ты, папан, колонизатор!» – и сдернула очки, заявив, что такие ему не идут; прочитала буковки на дужке и захапала добычу окончательно. Митяй сказал: «Хото купаться, мы с папой будем иг'ать в аку'у и в дейфина». – «Кто будет акулой?» – грозно спросил Кротов. «Конесно, ты, – сказал Митяй и засмеялся. – А я буду дейфин. Он волсебный».
На корме, возле бассейна, стояли столики под белыми зонтами и рядом стойка палубного бара, за которой скучал одинокий гарсон в белой рубашке при бабочке, сложив на сияющей снежной груди волосатые черные руки.
– Угощаю, – сказал Кротов. – Кому что?
Он заказал мороженое для Наташки, молочный коктейль для Митяя и спиртной «Экзотик» для жены, а себе взял двойную порцию бурбона со льдом, и будь там что будет с проклятыми почками. Увидев сотенную, гарсон развел руками: сдачи нет. «Журнал ведете? – осведомленно поинтересовался Кротов. – Тогда возьмите и запишите на Кротова, двести восьмая каюта». Гарсон повел губами понимающе, и Кротов спросил его, где можно арендовать личный сейф. Гарсон прямо-таки покрылся уважением и перелил ему бурбона как минимум на палец. Кротов обхватил ладонями коктейли и мороженое, а стакан с бурбоном прикусил зубами и так пошел, набычившись, к столу, где Митяй уже бузил и вырывался из матроски, чтобы нырять в бассейне голышом. За соседним столом пожилые дядьки и тетьки лениво дулись в преферанс, от них тянуло дымом, и жена недовольно махала ладонью, более всего оскорбленная тем, что курили не дядьки, а наглые толстые тетьки, все в золотых цепях и перстнях с булыжниками. Кротов решил подыграть настроению жены и шепнул, усаживаясь рядом: «Вот они, новые русские!» – «Какие русские? – ядовито прошипела Ирина. – Хохлушки из Одессы...». Кротов отпил изрядно из стакана и спросил, как понравился Лондон. «Чудесно, – сказала жена. – Особенно Виндзор и Тауэр». Наташка сказала, что ей больше приглянулся Копенгаген: все такое маленькое, кукольное. Кротов еще раз хлебнул и посмотрел поверх плеча Ирины на тающий в вечернем мареве благообразный город с иглами готических соборов и квадратной башней то ли ратуши, то ли рыцарского замка в отдалении.
– Однако жарковато, – вздохнул Кротов, вытирая со лба проступивший пот. – Почти сентябрь...
– Когда спустимся южнее, к Португалии, обещают вообще сорок градусов, – сказала Ирина. – Ты хорошо себя чувствуешь, Сережа? Чего-то ты бледный такой...
– Замотался, – сказал Кротов, перемещая свою боль в скрипучем пластиковом кресле. – Отлежусь, и все пройдет. Здесь к ужину переодеваются?
– Кто как. Но в шортах на ужин не принято.
– Этикет! – промолвил Кротов. Посреди детской части бассейна стоял Митяй с открытым воробьиным ртом – что ему чудилось, волшебному дельфину, какие страхи подплывали к его худеньким ногам сквозь прозрачную воду бассейна? Кротов снял панаму и швырнул ее в бассейн летающей тарелкой; Митяй взвизгнул, схватил панаму, посмотрел восторженно на Кротова, отец махнул ему рукой, и сын стал зачерпывать воду панамой и выливать ее, счастливый, на себя.
– Ну вот, – надула губы дочь Наташка, – теперь расквасится, и форма пропадет.
– Нам, колонизаторам, сгодится, – сказал Кротов. – Я спущусь на берег, мне надо позвонить.
– Позвони из каюты по сотовому, – предложила жена.
– И то верно, – согласился Кротов. – Сидите здесь, я быстро.
Он спустился на вторую палубу, в кондиционированную прохладу корабельных белых коридоров с гравюрами по стенам, пришел и заперся в каюте, достал из сумочки жены телефончик с жемчужными кнопками и записную книжку из кармана пиджака, набрал код Кипра и длинный лимассольский номер, и пока в трубке пикало, вспомнил милицейского майора и пожелал ему удачи где-то там, за Сетунью, вдали от всяческих полканов.