Случайная вакансия
Шрифт:
– Сегодня приема нет?
– Нет, – отрезала Парминдер, роясь в сумочке.
Тут Морин не утерпела.
– Ужасная весть, – выговорила она своим хриплым, скрипучим голосом. – Барри Фейрбразер.
– Ммм, – протянула Парминдер, но спохватилась. – А что с ним?
Прожив в Пэгфорде шестнадцать лет, Парминдер так и не избавилась от бирмингемского говора. Резкая вертикальная морщина между бровями придавала ей вечно напряженный вид – иногда сердитый, иногда сосредоточенный.
– Умер, – выпалила Морин, жадно вглядываясь в ее хмурое лицо. – Вчера вечером. Я сама только что от Говарда узнала.
Парминдер застыла, не вынимая руку из сумочки. Затем ее
– Упал замертво на стоянке у гольф-клуба, – подтвердил Говард. – Майлз там был, все видел.
Проходила секунда за секундой.
– Это шутка? – требовательно спросила Парминдер; в ее тоне зазвучала взвинченность.
– Какие могут быть шутки? – Морин упивалась своим возмущением. – Такими вещами не шутят.
С грохотом опустив на стеклянный прилавок бутылку растительного масла, Парминдер ушла.
– Нет, надо же! – подхлестывала себя Морин. – «Это шутка?» Какая прелесть!
– У нее шок, – рассудил Говард, глядя, как Парминдер в развевающемся пальто спешит через площадь. – Горевать будет почище вдовы. Помяни мое слово, самое интересное еще впереди, – добавил он, лениво почесывая складку живота, которая время от времени донимала его зудом. – Поглядим, что у нее…
Он не договорил, но это не имело значения: Морин прекрасно понимала, к чему клонит Говард. Провожая глазами доктора Джаванду, пока та не скрылась за углом, оба думали об одном и том же – о случайной вакансии, но видели в ней не свободное место, а волшебную шкатулку, сулившую массу возможностей.
VIII
Бывший дом викария, Олд-Викеридж, был последним и самым шикарным особняком на Черч-роу. Окруженный большим участком, он стоял у самого подножья холма, фасадом к церкви Архангела Михаила и Всех Святых.
На подходе к дому Парминдер перешла на бег; у двери пришлось повозиться с тугим замком. Она не могла поверить, пока не услышала эту весть от кого-нибудь еще, от кого угодно, а в кухне уже зловеще трезвонил телефон.
– Да?
– Это Викрам.
Муж Парминдер был кардиохирургом в Юго-Западной клинической больнице Ярвила и не имел привычки звонить с работы. Парминдер до боли сжала пальцами телефонную трубку.
– Случайно услышал. Вероятно, это аневризма. Попросил Хью Джеффриса ускорить вскрытие. Мэри будет легче, если она узнает, что это было. Возможно, они уже сейчас им занимаются.
– Понятно, – прошептала Парминдер.
– Сюда приезжала Тесса Уолл, – сообщил он. – Позвони Тессе.
– Да, – сказала Парминдер, – хорошо.
Однако, повесив трубку, она опустилась на кухонный стул, невидящими глазами уставилась в окно, на задний двор, и прижала пальцы к губам.
Все рухнуло. И неважно, что все осталось на месте: стены, стулья, фотографии детей. Каждый атом взорвался изнутри и тотчас же перестроился; видимость постоянства и надежности вызывала теперь лишь насмешку: тронь – и все развалится, тонкое и непрочное, как бумага.
Мысли вышли из-под ее власти; они тоже рассыпались, и на поверхность всплыли, чтобы тут же скрыться из виду, случайные обрывки воспоминаний: танец с Барри на встрече Нового года у Тессы с Колином; нелепый разговор по дороге с заседания совета.
«У вас дом бычком», – сказала она ему.
«Дом бычком? Это как?»
«Сзади шире, чем спереди. Это к счастью. Но выходит на Т-образный перекресток. Это к несчастью».
«Значит, в плане счастья у нас ни то ни се», – сказал Барри.
Наверное, у него уже тогда опасно набухла артерия, но они с ним этого не знали. Парминдер слепо перебралась из кухни в темноватую гостиную,
Парминдер не находила себе места. По коридору, в кухню, к телефону, позвонить Тессе Уолл; но та не брала трубку. Видимо, на работе. Парминдер в ознобе присела на тот же кухонный стул.
Ее скорбь была сильна и неукротима, как злая сила, вырвавшаяся из подвала. Барри, коротышка-бородач Барри, друг, союзник.
Точно так же умер ее отец. Ей было тогда пятнадцать; они вернулись из города, а он лежал ничком на газоне, рядом с косилкой; солнце обжигало его затылок. Внезапная смерть была противна природе Парминдер. Длительное угасание, которое многих страшит, виделось ей утешительной перспективой: все можно уладить и привести в порядок, со всеми проститься…
Ладони ее по-прежнему накрывали рот. С плаката, прикнопленного к пробковой доске, на нее строго и ласково смотрел гуру Нанак [3] .
(Викрам сразу невзлюбил этот плакат.
– Что он здесь делает?
– Мне нравится, – с вызовом ответила она.)
Барри мертв.
Она подавила в себе сильнейшее желание дать волю слезам; мать всегда корила ее за бесчувственность, особенно после смерти отца, когда другие ее дочери вместе с тетками и двоюродными сестрами причитали в голос и били себя в грудь. «А ведь ты была его любимицей!» Но Парминдер запирала невыплаканные слезы глубоко внутри, где они перерождались, будто по воле алхимика, чтобы вернуться в этот мир лавой ярости, которая время от времени обрушивалась на ее детей и на дежурных медрегистраторов.
3
Гуру Нанак Дэв (1469–1539) – основатель религии сикхизма, возникшей в Пенджабе в конце XV в.
Сейчас у нее перед глазами так и маячили Говард и Морин за прилавком своего магазинчика: один – необъятный, другая – костлявая; они взирали на нее с высоты своей осведомленности, когда сообщали о смерти ее друга. В почти желанном приливе ярости и ненависти она подумала: «А ведь они рады. Думают, что теперь возьмут верх». Парминдер снова вскочила, стремительно перешла в гостиную и взяла с полки свою новую священную книгу, «Саинчис». Открыв ее наугад, она прочла без малейшего удивления, как будто увидела в зеркале свое опустошенное лицо: «О разум, мир есть глубокая, темная пропасть. Со всех сторон Смерть забрасывает свою сеть».
IX
Дверь в кабинет воспитательной работы в общеобразовательной школе «Уинтердаун» вела из школьной библиотеки. В этой комнатушке даже не было окон: освещалась она единственной лампой дневного света.
Тесса Уолл, главный педагог-психолог и жена заместителя директора школы, зашла туда в половине одиннадцатого, изнемогая от усталости, с чашкой крепкого растворимого кофе, которую принесла с собой из учительской. Эта невысокая, полная, некрасивая женщина сама стригла себе волосы (седеющая короткая челка нередко получалась кривой), носила одежду кустарного типа из домотканой материи и предпочитала украшения из бисера и деревянных бусин. Сегодня на ней была длинная юбка, будто сшитая из дерюги, а сверху – толстый мешковатый кардиган горохово-зеленого цвета. Она почти никогда не смотрелась в большие зеркала и бойкотировала магазины с зеркальными стенами.