Случайная вакансия

Роулинг Джоан Кэтлин

– И команде нашей теперь пипец, – сказала Кристал.

– Нет, ничего с ней не случится, – ответила Тесса. – И пожалуйста, Кристал, не ругайся.

– Еще как случится, – сказала Кристал.

Тесса хотела поспорить, но ее придавила усталость. «Кристал все равно права», – твердила обособленная часть ее разума. Академической восьмерке пришел конец. Никто, кроме Барри, не смог бы привлечь Кристал в какую бы то ни было секцию, а удержать – тем более. Она уйдет из команды; Тесса это знала, и сама Кристал, вероятно, тоже. Некоторое время они сидели молча: Тесса слишком обессилела, чтобы подбирать слова,

способные переломить этот безнадежный настрой. Дрожа от озноба, она чувствовала себя беззащитной и обнаженной до костей. Тесса не спала уже больше суток.

(Саманта Моллисон позвонила ей из больницы в десять вечера, когда Тесса, как следует отмокнув в ванне, собиралась посмотреть новости по Би-би-си. Она принялась суетливо натягивать уличную одежду, а Колин мычал что-то нечленораздельное и натыкался на мебель. Они поднялись наверх, чтобы сказать сыну, куда поехали, а затем побежали к машине. Колин неистово давил на газ, как будто надеялся, что Барри можно вернуть, если только поставить рекорд скорости на этой дистанции: обогнав реальность, обманом заставить ее перегруппироваться.)

– Или дальше грузите, или я сваливаю, – сказала Кристал.

– Не груби мне, пожалуйста, Кристал, – сказала Тесса. – Я сегодня совершенно без сил. Ночью мы с мистером Уоллом были в больнице вместе с женой мистера Фейрбразера. Они наши добрые друзья.

(При виде Тессы Мэри совсем расклеилась, упала с чудовищным скорбным воем к ней в объятия и уткнулась ей в шею. Когда собственные слезы Тессы закапали на узкую спину Мэри, ей вдруг пришло в голову, что этот вой называется стенанием. Тело, которому Тесса так часто завидовала, стройное и миниатюрное, дрожало в кольце ее рук, не в состоянии удержать всю скорбь, что ему пришлось принять на себя.

Как ушли Майлз и Саманта, Тесса не помнила. Она их почти не знала. Ей показалось, они не чаяли, как унести ноги.)

– Видала я его жену, – сказала Кристал, – беленькая такая, на соревнования к нам приезжала.

– Да, – ответила Тесса.

Кристал покусывала кончики пальцев.

– Он хотел меня в газету пристроить, – внезапно сказала она.

– Ты о чем? – не поняла Тесса.

– Мистер Фейрбразер хотел… чтоб они интервью взяли… у меня одной.

Однажды в местной газете появилась заметка о том, как уинтердаунская гребная восьмерка заняла первое место в региональном финале. Кристал, чьи навыки чтения были очень слабы, купила газету, чтобы показать ее Тессе, и Тесса прочитала заметку вслух, вставляя восхищенные, радостные возгласы. Эта был самый счастливый воспитательский час в ее жизни.

– По поводу спортивных успехов? – спросила Тесса. – По поводу вашей команды?

– Не, – ответила Кристал, – по другим делам. – И, помолчав, спросила: – А похороны когда?

– Еще не объявили, – ответила Тесса.

Кристал грызла ногти, а Тесса не могла набраться храбрости, чтобы разбить тишину, окаменевшую вокруг них.

X

Объявление о кончине Барри на сайте местного совета утонуло, как крошечный камешек в безбрежном океане, оставив на поверхности разве что легкую рябь. Тем не менее в понедельник телефонные линии Пэгфорда были загружены больше обычного, а потрясенные пешеходы снова и снова кучками собирались на узких тротуарах,

чтобы уточнить имевшиеся у них сведения.

Распространение этой вести вызвало странную мутацию. Она затронула собственноручные подписи Барри, которые стояли на документах в его офисе, и электронные сообщения, скопившиеся в почтовых ящиках его многочисленных знакомых; и то и другое теперь приобрело знаковый смысл, как тропинка из крошек, оставленная в лесу заблудившимся мальчиком из сказки. Эти стремительные росчерки и пиксели, вышедшие из-под пальцев, которые с тех пор навсегда застыли, обрели жуткое подобие пустых оболочек. Гэвин уже содрогнулся при виде текстов от умершего друга на своем телефоне, а одна девочка из гребной восьмерки, безутешно плакавшая после общего сбора, нашла у себя в рюкзачке какую-то заявку с подписью Барри и впала в настоящую истерику.

Двадцатитрехлетняя журналистка из газеты «Ярвил энд дистрикт» понятия не имела, что некогда занятой мозг Барри в настоящий момент представляет собой пригоршню тяжелой губчатой ткани, лежащую на металлическом подносе в Юго-Западной клинической больнице. Прочитав материал, который мистер Фейрбразер отправил ей за час до смерти, она решила позвонить ему на мобильный, однако номер не отвечал. Телефон Барри, выключенный по просьбе Мэри перед их отправлением в гольф-клуб, молча лежал на кухне рядом с микроволновой печью, вместе с другими личными вещами, которые она забрала домой из больницы. Их никто не трогал. Эти знакомые предметы – его брелок с ключами, телефон, потертый старый бумажник – выглядели останками самого усопшего, сродни пальцам или легким.

Известие о кончине Барри распространилось по больнице, подобно излучению, и выплеснулось наружу. Оно докатилось до самого Ярвила, не обойдя даже тех, кто знал Барри либо чисто внешне, либо по слухам, либо только по фамилии. Постепенно факты начали терять форму и фокус; в некоторых местах они исказились. В других местах сама личность Барри оказалась затушеванной подробностями его смерти, и он уже воспринимался как извержение рвоты и мочи, как судорожно подергивающаяся бесформенная груда горя, и казалось неприличным, даже гротескно-комическим, что человек принял такую неопрятную смерть в небольшом элегантном гольф-клубе.

Случилось так, что Саймон Прайс, который одним из первых услышал о смерти Барри, причем в своем доме на вершине холма с видом на Пэгфорд, столкнулся с отраженной версией этой истории в типографии «Харкорт-Уолш» в Ярвиле, куда пришел работать сразу после школы. Эта версия слетела с уст молодого, жующего резинку водителя погрузчика – во второй половине дня, вернувшись из сортира, Саймон застал парня у дверей своего кабинета.

В принципе, тот пришел вовсе не за тем, чтобы поговорить о Барри.

– Это дело можно в среду провернуть, – начал он вполголоса, зайдя вслед за Саймоном в кабинет и дождавшись, чтобы тот закрыл дверь, – если надобность еще не отпала.

– Так-так, – сказал Саймон, усаживаясь за стол, – а мне казалось, ты говорил, там все уже на мази?

– Ну да, только забрать до среды не получится.

– Еще раз: сколько, ты говорил, это стоит?

– Восемьдесят, наликом.

Парень энергично жевал резинку: до Саймона долетало чавканье. Среди ненавистных ему привычек эта занимала особое место.