Случайная знакомая

Нариньяни Семен Давыдович

— Что это с ней? — спрашивает Василий Васильевич.

— Ничего, — отвечает жена. — Доктору захотелось примерить мои туфли.

— Доктор что, сумасшедшая?

В это время доктор, простучав каблучком по кафельному полу кухни, влетает в комнату, вытаскивает из чемоданчика какую-то ампулу, легко, двумя пальчиками отламывает головку, наполняет шприц лекарством, и все это носясь по комнате в одной туфле. Сторонник порядка и размеренности смотрит, удивляется, а потом, махнув рукой, идет на кухню поругаться на свободе.

А доктор, сделав

укол, прячет шприц и спрашивает больную:

— Ну как?

— Хорошо.

— А мне не очень.

— Почему?

— Обидно. Не то я вчера купила, — говорит доктор и, сняв чужую туфлю, надевает свою.

Больная бросает взгляд на ногу доктора и замирает. Как не «то»? Это было именно «то». Те самые туфли с усеченным носком, которые Наталья Павловна две недели искала в магазинах, не нашла и купила взамен остроносые. А доктор нашла усеченные. И цвет усеченных тот, о котором мечталось. Горчичный. От обиды Наталья Павловна даже застонала. Доктор подбегает, спрашивает:

— Что с вами?

— А вы не будете смеяться?

— Нет!

— Разрешите померить вашу туфлю?

Доктор снимает туфлю. Наталья Павловна надевает ее. Доктор подхватывает больную под руку и осторожно ведет ее от постели до двери. Обратно. И снова до двери. И больная идет. Одна нога в туфле с усеченным носом, другая — в чулке. И на лице больной и на лице доктора сияет неподдельное счастье.

А в дверях стоит Василий Васильевич и с удивлением смотрит на женщин. Муж думал, уходя на кухню, что он оставил в комнате одну сумасшедшую, а их, оказывается, было две.

— Что вы делаете?

— Меняемся туфлями.

Женщины говорят и как ни в чем не бывало садятся друг против друга. Доктор надевает туфли светло-бежевого цвета, больная — горчичного. Затем женщины делают еще один круг по комнате, мило прощаются, расходятся в разные стороны. Доктор, хлопнув парадной дверью, бежит на следующий вызов, больная подходит к мужу.

— Не сердись. У меня уже ничего не болит. Мне легче.

Муж берет руку жены, нащупывает пульс. Сердце и в самом деле бьется ровно, без перебоев. Что же оказало на него такое молниеносное целебное действие? Неужели туфли цвета горчицы? Василий Васильевич смотрит в счастливые, смеющиеся глаза жены и разводит руками:

— Ничего не понимаю.

— Был бы женщиной, понял бы, — говорит Наталья Павловна. И, свернув в трубку проект нового дома, спешит к метро. Времени до начала работы остается у нее в обрез. Только-только добежать до табельной доски.

1963 г.

Кривая душа

«Константин Николаевич Каменский с супругой имеют честь пригласить вас на бракосочетание своей дочери Ани. Венчание состоится в церкви по Обыденскому переулку, в четыре часа дня. Обед в доме родителей невесты, в шесть».

Отец невесты назначил свадьбу на воскресенье. И вдруг в

субботу, когда гости были уже приглашены, жениха совершенно неожиданно вызвали к секретарю райкома комсомола и предложили выступить в клубе с докладом.

— Когда? — спросил жених.

— Завтра, в четыре дня.

— В четыре не могу.

— Почему?

Жених замялся. Сознаться, сказать секретарю правду, что завтра в четыре он, внештатный пропагандист райкома, будет стоять под венцом в церкви, было Михаилу Постникову совестно, и Михаил, человек доселе правдивый, впервые в жизни соврал.

— Завтра в четыре, — сказал он, — мне нужно быть на вокзале, чтобы проводить двоюродную сестру в Оренбург.

— Хорошо, — ответил секретарь, — мы перенесем начало собрания на два тридцать, так что к четырем ты вполне успеешь сделать доклад и добраться до вокзала.

— А если поезд отправится не в четыре, а раньше?

— Раньше расписания? Такого не бывает.

Постников и сам понимал, что такого не бывает, но что делать? Ему нужно было придумать какую-нибудь отговорку, чтобы не делать завтра доклада, а отговорка не придумывалась, и жених стал тогда успокаивать себя: «Ничего, как-нибудь обернусь».

Для того чтобы обернуться, Михаилу Постникову пришлось читать доклад галопом и галопом же мчаться от Крестьянской заставы в Обыденский переулок. В три минуты пятого, запыхавшись от быстрого бега, красный, потный, он был на месте.

— Вы еле дышите. Что случилось? — заволновались гости.

Ну как сказать им, старикам и старушкам, что он опаздывал к венчанию, потому что делал доклад по заданию райкома?

И Михаил на ходу сочинил новую ложь:

— У меня был легкий сердечный приступ. Но вы не беспокойтесь, все уже прошло.

Михаил посмотрел на Аню, поверила ли она ему? Да, поверила. Тут как будто можно было бы и успокоиться, а Михаил покраснел еще больше. Михаилу стало совестно, что он начинает свою семейную жизнь со лжи. А ведь ложь была не только в том, что дважды за сутки Михаил Постников сказал неправду: про отъезд двоюродной сестры и про сердечный приступ. Ложью было и то, что он, комсомолец, стоял сейчас перед алтарем.

Вскоре началось богослужение. Жениха и невесту водили по церкви, ставили на колени, о чем-то спрашивали. А жених ничего не слышал, ничего не видел. Он думал только об одном:

«Зачем я здесь? Разве я верю в бога? Нет! Может быть, в бога верит Аня? Тоже нет! Так что же нас заставило прийти сюда? Ничего, кроме глупости и легкомыслия».

А эта глупость получилась нехитрым способом. Невесте хотелось устроить свадьбу как-то по-особенному.

— Ну, не так, как все, — сказала она и добавила: — Давай обвенчаемся.

Вместо того, чтобы сказать «нет», он сказал:

— Давай.

Они тогда даже не подумали, что идут на сделку со своей совестью.

— Какая сделка? Это же не всерьез, — успокаивали себя молодые. — В церкви просто интереснее. Там поет хор, горят свечи, машут кадилом…