Случайному гостю

Гедеонов Алексей Николаевич

Я захотел увидеть. Глухо, очень-очень далеко прозвенел колокол. Мир окрасился в размыто-красный цвет. По луже прошла волна мелкой ряби — постепенно появилось сперва мутное, затем все более и более четкое изображение: полная женщина за прилавком какого-то рундука, к прилавку время от времени подходят люди; поверхность лужи вдруг вспенилась гигантским пузырем, шибанул пар, запищали ошпаренные воробьи. Бабушка хлопнула в ладоши — все смолкло, лужа, существенно уменьшившись в размерах, затянулась щепками, бумажками и хвоей.

Мы двинулись вдоль

рядов. Грузины и гвоздики в ящике со свечками, грузины и аккуратная горка мокрых апельсинов, одинокий грузин и гранаты, являющие миру рубиновые внутренности. Два сумрачных айсора и ящик наверняка отравленных, мистически красивых, душистых яблок по пять рэ за кэгэ. Группа непонятных людей подозрительной наружности, нюхающих огромную дыню.

— Постой, Лесик, возьму сльонзя, — сказала бабушка, подойдя к рядочку, откуда пряно тянуло селёдкой. Она прошлась вдоль ряда и нацелилась на его левый край. Деловито вытирая пальцы, над бочкой стояла полная кареглазая обветренная продавщица, похожая на нерпу — на голове ее красовалась лысоватая цигейковая шапочка, на фуфайку она повязала пуховой платок, а поверх была укутана холщовым лоснящимся передником в пятнах на животе.

— Шесть, — сказала, завидев бабушку, торговка, цепляя рукой в желтой перчатке гладкую и блестящую селедку.

— За шесть штук, сама выберу, — сказала бабушка.

— Не будет, — философски заметила продавщица.

Бабушка заправила прядь волос под берет и сказала:

— Миому полечи, а то сына после армии не женишь.

Продавщица осела лицом, вытаращила и без того выпученные глаза, губы ее несколько раз вздрогнули и, так и не набравшись сил для достойного ответа, вытолкнули наверх сдавленный писк.

— Спокойно, — заметила бабушка. — То все от нервов. Не будь зденервована, и все минует.

— Бери больше, — сказала тетка. Руки ее задрожали, и она уронила свою перчатку в рассол.

— Мне шесть штук, — сказала бабушка. — Жирных. Невеликих. Сама выберу.

Я отвернулся и отошел в соседний ряд.

Ряды с квашеной капустой и аппетитными солеными огурцами, чеснок в банках. Бастионы зеленых помидоров на перевернутых эмалированных крышках поверх ведер. Калина. Румяная от ветра тетка гаркнула над самым моим ухом: «Капустка, недосолена капустка, свижа, с хроном. Давила ногами. Вам додать знизу чи звэрху? Добырайте».

Подошедшая сзади бабушка, задумчиво похрустев капустой, пробурчала:

— Тылко стала и уже — добырайте.

Молочные ряды с штабелями желто-белых ломтей творога, настоящего, ароматного жирного творога с марлевой штриховкой на крохком боку.

— Добрый сыр, — философски произносила в пространство обернутая накрахмаленным фартуком торговка — только звудженый… Хлопчик, — обратилась она ко мне. — А ну скуштуй сыр!

Я важно попробовал, творог был сладковатый. И вдруг знание, эта хищная тварь в моей душе, распростерла свои тенелюбивые крылья перед моими глазами, в голове зазвенело, захотелось плакать и стало очень жарко.

— Тётя,

не ездите в Раву, — сказал я, поскользнулся и упал, больно ударившись плечом о прилавок.

— Тю, — ответила торговка. — А ты как знаешь, где я еду?

Бабушка помогла мне встать, отряхнула куртку, подтолкнув меня вперед, сказала дебелой продавщице стылым тоном:

— То хоть не садись к печке.

— Малахольные! — ответила баба. — Геть!

…Колбасы и красные от жадности селяне, рулоны сала, птица, мясо, овощи, пучки зелени и примерзшие к ним навсегда старушки, веники…

— Ну конечно, — мрачно сказала бабушка, — где же ей фиглевать [41] , как не тут.

В диаметре пяти метров запах пива вытеснил все остальные ароматы рынка. Перед нами во всю красу развернулся ларёк-наливайка. Сейчас они, ларьки эти, уже не те, что прежде, а ведь многие помнят.

К замызганному бело-синему рундучку змеилась очередь человек в шесть, трое были с бидонами, вбитая годами в серый пуховой платок женщина — с ведром. Замыкали цепочку два мятых интеллигента с вытертыми портфелями-дипломатами.

41

фокусничать

На вывеске заведеньица тулилась пара совершенно пьяных на вид, синхронно гадящих голубей.

Внутри киоска, словно императрица в карете, сидела, а вернее восседала немаленькая, густо накрашенная тётка в старом чёрном тулупе, перчатках с обрезанными пальцами, с короной из накрахмаленного полотна на голове. Поверх тулупа был напялен заляпанный пивом фартук, отчего дама смахивала на пингвина и немного на кита. Сердитого и страдающего. Глубоким голосом она переругивалась с бидоном, вернее с высоким странноватым светловолосым парнем, который тыкал пальцем в свою тару и что-то возмущенно вывизгивал.

— Шо, — рычала на него женщина из кислого полумрака, — повылазило с утра? Хто недолил? Ты сам недолил, недошиток. Катай, пока каталки не отбила, будешь другой раз варнякать — я твой бидон тебе на рыло натяну.

Парень ретировался, распугивая упитых птиц.

Два других посетителя безропотно покинули ларёк, унося явно неполные бидоны. Отойдя на пару шагов, один сказал другому:

— Ото така курва мать. Недолив, Вася…

— Я всё чую!!! — рявкнула тётка из киоска. — Мама твоя была курва, пойми!!!

Перед окошком замялась бабуля с ведром.

— То обратно вы? — ласковым и злым голосом спросила её продавщица, бабка вздохнула.

— Та не сопите, не сопите, у меня от вас пиво киснет и гроши разбегаются, ходите и ходите тут и сопите… в платке… Давайте вже свою цистерну, — еле сдерживаясь, проговорила торговка.

Через некоторое время дверца под прилавком приоткрылась и благодарная бабуля, забирая своё мятое цеберко, продребезжала:

— Лоруся, золотко. Цём. Цём. Дайте тебе Бо…