Случайному гостю
Шрифт:
В коридоре раздались шаги, голоса и в одну дверь вошла бабушка в сопровождении все того же говорливого субъекта, в другую — окруженная не менее чем четырьмя подобными типами, с судками и кастрюльками на подносах, вплыла хозяйка дома. Эстер переменила хламиду сиреневого оттенка на очень похожую — бирюзового. На шее у нее переливалось фиолетовыми искрами сапфировое ожерелье, на пальце красовался перстень с испускающим лиловые лучи синим камнем, волосы она собрала наверх и заколола гребнем, гребень тоже не обошелся без россыпи сапфиров.
Переливаясь
— Прогоним тьму печали, — провозгласила дама. — К столу, друзья!
Я не заставил просить себя дважды, и если бы не цепкая бабушкина рука, оказался бы за столом первым.
— Ну расскажи мне, Геленка, что привело вас ко мне, — обратилась к кому-то дама с сапфирами, после первой атаки на угощение.
— Я немного беспокоюсь, — ответила почему-то бабушка.
«Геленка?! — в смятении подумал я, зная бабушкину нелюбовь к фамильярности. — Сильно… Одним словом сократила расстояние и прибрала разницу лет. И кто теперь старшая?»
Бабушке на днях должно было исполниться восемьдесят восемь лет, а ее визави…
Я внимательно посмотрел на даму в синем — никаких видимых следов возраста. Разве глаза — переменчиво синие или переменчиво зеленые и улыбка (где же мимические морщинки после неё?). «Геленка!» — снова подумал я, ожидая особой бабушкиной реакции, но её не последовало — бабушка церемонно ела гренок.
— Беспокоишься? — спросила хозяйка и как-то по-особому щёлкнула пальцами, перед нею возник кроликоподобный слуга и тоненько шмыгнул носом. В руках у него был поднос, на подносе две маленькие рюмки и графин из красного стекла. Дама взяла графин, вынула высокую пробку — розовый бутон, понюхала напиток и плеснула его в рюмочки. Затем она забрала поднос из рук (лап?) кроликоподобного и сказала:
— Спасибо, а теперь покиньте нас.
Шурша и топоча, череда челяди оставила помещение. Вихрь из пыльцы, пылинок и шерсти сопроводил их, танцуя в тусклом свете из окон.
— Лучшее средство от беспокойства, — улыбаясь, сказала женщина, и глянула прямо на меня. Я чуть не подавился — мне стало душно, таким жаром веяло от её улыбки. Я уцепил фаршированное яйцо и спешно затолкал в рот.
Бабушка немного смутилась и поправила волосы, затем взяла рюмку, покрутила ее в пальцах, глянула на визави — они вместе сказали «Скол!» и опустошили рюмочки.
Кто-то очень сильный применил дар. По комнате пронесся ветерок. Запахло пионами. Стало светлее. Прокатился перезвон струн. Раздался смех и разом заговорили люди…
Я обнаружил, что многое изменилось — комната обратилась в зал с наборным черно-белым паркетом и гобеленами на стенах. Расписанную веселыми фресками фасадную стену делили два сдвоенных веницейских окна. В окнах сутки оказались разбитыми на части: из
— Итак, — сказала дама во главе стола, — возрадуемся!
И вот тут я совсем смутился. Хозяйка дома изменилась меньше всего — чуть затейливее стало одеяние, чуть пышнее прическа, немного ярче губы, но аура чувственности вокруг неё возросла многократно, казалось — не лютня звенит, томно и зыбко, «лучшими струнами Шварцвальда», а сам воздух поёт хвалу чему-то такому же древнему, как эфир.
— Да, да, конечно же, — произнесла бабушка и вынула салфетку из кольца. — Такой пышный стол, я и вовсе забыла о делах.
Бабушка также несколько изменилась — нет, она не стала моложе, волосы не порыжели вновь и морщины не стерлись с зарозовевшей девичьей кожи, но на какую-то секунду мне показалось, что это так…
— Для меня нет слов приятнее, — всколыхнулась улыбкой дама. — Угощайтесь же.
Я решил, что угощусь как следует — не каждый день никто не провожает ревнивым взглядом сухопарые шпроты с тарелки. И поднажал на салат с черносливом, следующими в моих планах было блюдо с белым мясом в сметане, невдалеке виднелся рулетик — явно мечтающий быть съеденным. Не говоря уже о блюде с мясом, жареной картошке, колбасах и увлекательных грибах.
Бабушка затоварила тарелку небольшой горкой салата и гоняла по ней что-то похожее на горошек, позднее она уверяла, что «то был каперс».
— Так о чём ты беспокоилась? — спросила Эстер, чуть подавшись вперёд — теперь она сидела на высоком резном стуле, драпированном шёлком, виднелась вишнёвая бархатная подушка. Бретелька одеяния женщины соскользнула с плеча, в глаза ударило белое сияние женской кожи, я уронил вилку и полез под стол, стукаясь о резные балясинки.
— Видишь ли, — начала бабушка, где-то за окном нежно затянула горлинка свое токование.
— Видишь ли, он возвращается…. я допустила промах… дознался. Мне нужна помощь, — выговорила бабушка и голос ее звучал глухо.
Я вылез из-под стола, на мгновение мне вновь показалось, что это не совсем бабушка, а ожившая давняя, молодая фотография — не сепия, а живая, яркая и дышащая. Я моргнул, и мираж пропал — оборвалась музыка, пропали гости, исчезли паркет, гобелены и резное дерево, мигнули и растворились факелы. Окна, оклеенные, по периметру белой бумагой отражали хмурый декабрьский день.