Случайному гостю
Шрифт:
«Невежливо», — подумал я, синхронно вскидывая руку вновь, и мы пошли навстречу друг другу, махая вытянутыми пальцами. Пошли… да мы ни сделали ни шага!!! Меня волокло по забросанной снегом булыжной мостовой, и мутные потоки уважительно расступались перед моими поношенными коричневыми ботинками. Самым странным мне казалось то, что я не падаю. Бабушка двигалась чуть медленнее, но зато как-то основательнее — мостовая перед ней высохла совершенно, и бабушка величественно и ни на минуту не теряя достоинства плыла в пелене всё усиливающегося снега.
Мы встретились напротив ренессансной арки с двумя темными ионическими
— Лесик, — сказала бабушка добродушно. — Виншую [55] !!! За такое раньше топили.
— Я думал, сжигали, — сказал я, поднимаясь и отряхиваясь.
Луковая шелуха облепила меня, и я стал похож на какого-то злого демона из гэдээровского фильма — снег повалил на нас с такой силой, что пропали очертания колонн, Ормянской и всего города вокруг.
55
поздравляю
— И сжигали также — смотря по погоде, — отозвалась, усыпанная здоровенными белыми хлопьями, бабушка.
— А ты собираешься задушить нас снегом? — спросила она уютным голосом.
— А что, я могу? — испуганно спросил я.
— Ежели сильно захочешь, — сказала бабушка, отмахиваясь от снежинок.
— А-а как? — робко поинтересовался я, ибо в снеге начало вырисовываться нечто зловещее.
Бабушка вздохнула.
— Поставь руки перед собой, — сказала она.
«Ноги на ширину плеч. И-и…» — подумал я.
— Возьми руками за нить, — продолжила бабушка.
Я зажмурился до боли в веках, а затем открыл глаза: среди холодных снежинок явилась неприятно мерцающая толстая нить ярко-желтого цвета, опутывающая наши ноги и извивающаяся, словно спазмами, параболическими волнами. Снег начал материализовываться, приблизительно напротив арки, в подобие высокой женской фигуры, и мне стало не до разглядывания нити.
— И разорви её! Скорее! — тёмная фигура выдвинулась из загустевшего снега: лицо, скрытое в тени покрывала, одеяние с высоким поясом, сутулые плечи, длинные руки… и стало слышно, как переговариваются дети, много детей, очень много детей.
Я разорвал горячую и вырывающуюся из рук нить.
Снег закончился, словно конфетти в хлопушке, тёмная фигура растворилась в последних снежинках, детский плач стих.
— Мы даже к Сусанке теперь не пойдем, — сочувственно сказала бабушка. — Только домой, там я тебя почищу…
— Вымою и съем, — закончил я.
— Не дай-то Бог, — загадочно сообщила бабушка. — Теперь ты знаешь, цо то е — тянуть в рот всё без разбору.
Домой мы пошли пешком. Луковая шелуха облетала с меня под напором ветра. Люди с ёлками в руках с интересом разглядывали мою куртку.
Дома нас встретил заспанный Ваксин взгляд и слабый запах кофе — я забыл вымыть кофейник.
Бабушка воплотила немой укор еще в передней, когда снимала сапоги и пальто. На кухне она сняла кофту с видом не сулящим ничего хорошего. Затем надела фартук и вымыла руки, на мой взгляд не менее десяти раз, намылив при этом пальцы. От раковины валил пар, от бабушки, я думаю, тоже. Оставить грязную посуду в раковине было равнозначно исполнению Львом Лещенко «Боже храни королеву» во время запуска Олимпийского Медвежонка.
Неторопливо
— Вообрази, что бы было, — сказала бабушка, поправляя волосы, — когда б Гавриил забыл передать благую весть?
— Ой, подключили бы дублёра, — сказал я, набирая в кофейник воду и споласкивая его. — И кофе тогда не было.
— Кофе был всегда, — загадочно ответила бабушка. — То мы тут так — на часочек.
Огонёк на свече еле заметно колыхнулся, словно вздохнул. Я вытер кофейник, поставил его на сушку и уселся на стул у печки — разглядывать огонь, я вообще люблю смотреть на огонь, гораздо больше чем на воду.
Если долго созерцать свечу Адвента, увидишь Аньола Огня — так всегда сообщала бабушка. Ангела я не видел ни разу, но девочку, маленькую рыжеволосую девочку в красном платье с каймой из золотых бубенчиков, танцующую в пламени, почти всегда. Вот и сейчас — пламя вновь колышется, будто от вздоха, и появляется она — плясунья-девчонка, поднявшая маленькие ладошки вверх. Рыжие, до пояса, волосы мечутся среди огня. Она улыбается мне, маленькие ладони отбивают неслышный такт, колышется, играя бубенчиками, подол платья…
— Не пантруй [56] за Саламандрой, — говорит бабушка у меня над ухом. — То небезопасно… для таких как ты.
…Первое воскресенье декабря. Мы все за столом и готовим самое главное блюдо.
Не для желудка, а для глаз. Колесо Года. Коло Йоля. Венок Адвента.
Круг абажура ширится, пытаясь охватить всех нас, зажжено бра, настольная лампа. Свет идёт и из бабушкиной комнаты.
— Круг венка, — говорит бабушка, оттирающая измазанные смолой пальцы, — должен напомнить нам о Самом Боге, о вечном бытии Бога и безграничной милости Его, у которой, действительно нет ни начала, ни конца. Вы поняли меня, файталапы [57] ?
56
наблюдать, стеречь
57
разини
— У этой, бабушка, истории и правда ни начала ни конца, — отвечает Неля. Она вплетает в венок ветки и колоски. Колоски и иголки колют ей пальцы, но это не имеет для неё значения. Неля моя двоюродная сестра, ей семнадцать, она невысокого роста, у неё красивые маленькие руки, длинные темные волосы и бархатные как терновники карие глаза. Неля — хмурая девушка, по гороскопу она Скорпион. И между бровями у нее уже наметилась Каинова печать — знак упрямого нрава.
— Ей тяжко со страстями, — всегда говорит бабушка, в спину вечно уходящей из дому внучки. Ещё бабушка очень жалеет Нелю и называет её: «Моя самотна [58] Амфисбена».
58
одинокая