Случайному гостю
Шрифт:
Дверь в кухню закрыта, из-за нее доносится неясный шум. «Странно, — думаю я. — И вроде не телевизор. Неужели одна бабушка может так грохотать…»
Я толкнул дверь; обычно закрытая крепко, впритирку, она была притворена, и от толчка отлетела внутрь, как в ковбойских фильмах, встретив на пути тот самый пуфик.
Стекла в двери сердито дрогнули, я замер на пороге кухни и собственными глазами увидел источник шума.
Бабушка, одетая все в ту же зелёную блузу, длинную синюю юбку и серый фартук, сидела за столом. Перед ней, на серой скатерти, лежал здоровенный фолиант в темной, чешуйчатой на вид, обложке. Бабушка, сдвинув очки на самый кончик носа, задумчиво листала страницу за страницей, листы переворачивались
Чуть дальше на столе стояла Гидеонова банка, на крышку её бабушка видимо навела «укрепление» — крышка сияла и переливалась майской радугой. В банке сердито металось и верещало маленькое черное существо, я мог бы поклясться, что оно одето в лапсердак. Но удивительным было вовсе не это, в конце концов я наблюдал подобную «визуалност», как говорила бабушка, как минимум каждую пятницу.
Вакса, черная кошка со скверным характером — вот кто шумел в кухне и по настоящему удивил меня! Вакс было не менее полутора десятков, и они летали.
«Холодное железо», — подумал я на всякий случай и моргнул. Не помогло. Ваксы левитировали, весело размахивая ярко-красными тряпками и вытирали разбрызганные по всей кухне белки. Сама кошка сидела на столе, вернее, сидела, как сидят кошки — неподвижно, в нескольких сантиметрах над столом и медленно оборачивалась вокруг своей оси, напоминая флюгер.
Попутно реющие кошки вытирали пыль по верхам мебели, грохотали стоящими там жестянками, мисками и крынками, некоторые работали над шторами, одна парила у гобелена с мельницей — хищно нацеливаясь на остатки недожеванной молью девы в белом, двое кружилось около плафона, стирая с него то, что бабушка называла «леп», и выбирая оттуда засохших с лета жуков, плафон весело раскачивался. Поглядев по сторонам, я удивился еще больше — пенал, сокровенный пенал, куда хода не было никому, стоял нараспашку! Из внутренностей его сияла выпуклая, округлая, приблизительно с телевизор, серебристая пластина с вмятинами. «Зеркало!!! — со страхом и радостью подумал я. — Вот оно. Я обязательно должен посмотреть туда!» В мятой, матовой поверхности мелькнул серый силуэт, мелькнул и пропал.
Существо в банке издало длинный стрекочущий звук и крикнуло, завидев меня:
— Невыносимый шум!!!
— Но я же молчу, — непонятно кому сказал я в ответ. Черные кошки замерли в воздухе, бабушка подняла глаза и как-то странно пошевелила пальцами левой руки — мизинцем и безымянным — запахло можжевельником, воздух всколыхнулся, дар воспарил под желтым абажуром — произошло смятение, кошки, бросая тряпки, с визгом посыпались на пол, Вакса, тяжело — не по кошачьи, шмякнулась на стол, вскочила и начала исходить в мою сторону шипением, существо в банке свернулось в комочек и застонало. Книга, лежащая перед бабушкой, захлопнулась сама собою и торжественно поплыла в сторону «пенала». Я надел цепочку. Книга затрепетала в воздухе и открылась, в серебряном овале проступили очертания дороги. Мостовая, булыжники, чья-то очень четкая тень. Голые деревья. Я узнал Пятницкую церковь. Бабушка, почесав задумчиво переносицу, ухватила со стола банку и со всей силы запустила в меня.
Банка не больно угодила мне в грудь, я поймал ее. Книга закрылась и тут же оказалась в пенале, бабушка заперла её — стукнула ореховая дверь, скрывая зеркало. Из-под стола вылезла Вакса, задние лапки ее немного висели в воздухе и кошка двигалась странно, будто рыбка гуппи. Поровнявшись со мною, кошка фыркнула. Существо в банке расправило свое странное одеяние, село на его полы и скорбно сказало:
— Как же я скучаю по тишине…
— Неужели, — гневливо сказала бабушка, — пувчасика не можна посидеть тихо и не пролазить везде, где даже не зовут? — Она окинула меня тяжелым взглядом с головы до ног.
— Еще и с цепкой. С таким спротивом магии.
Она прошлась по кухне.
— Вот теперь мой посуду, пол и готовься до карпа. Без помощи. А я пойду, юш прилягу.
И она величаво удалилась, изъяв у меня банку.
Посуды скопилось много, да и пол был откровенно неметен. Наверное, назло.
«Скайдра» зловеще загаживает раковину жирными плевками. Я мою посуду и сердито думаю, что мою её в последнее время ежечасно, и что хорошо бы она вообще не пачкалась, да и с уборкой пора что-то решать, а то все серость — веник, швабра, а где и руками. Средневековье!
«Знание! — думаю я. — Отвар! Силы, новые силы!»
Я воровато оглядываюсь. В квартире тихо. Достаю из буфета банку с розмарином — розмарин король трав и способ оградить себя от зла, а заодно и просителя. Я рассыпаю его вокруг себя. Летят туда же листья полыни. Бросаю по щепотке соли ко всем сторонам света, выкладываю перед собою гнутые гвозди. Не три и не один… Красная нитка на мне.
Все готово.
Выключив кран, я сажусь за стол, ставлю перед собой сковородку — она широкая и черная и вполне пригодится мне, заменив котел с черным дном; в сковородку я наливаю воду и выдергиваю у себя волос — вода любит жертвы, затем я бросаю волос в воду, воровато опускаю в воду двадцать копеек, надеясь, что стихия не заметит подмены Терезианского талера на обыденный гривенник, и погружаю туда кончики пальцев. Выдыхаю. Секунд пять ничего не происходит. Затем оглушительно звенит колокол. Знание приходит ко мне вместе с резким ветром и гусиными криками, ангел на серой балюстраде нетерпеливо подергивает зеленым крылом.
— Зачем ты здесь, Третий? — спрашивает он не оборачиваясь.
— Я пришел не к тебе, — говорю я и ощущаю как болят у меня глаза, — серые блики знания застилают свет. Он вздыхает.
— Сюда не приходят, — говорит он. — Сюда возвращаются. Зачем ты здесь?
Я не отвечаю. Печалятся дикие гуси. Бурлит чернотой вода.
— Помоги мне, — прошу я у быстрой и тёмной реки. — Во имя венка, мельницы и лебедя.
Река колышется, в ее глубинах оживает неясная светлая лента, словно прядь течения, и стремительно движется вверх. Все так же, старательно отворачиваясь от меня, ангел говорит: «Здесь тебе не место. Уходи побыстрее!». И зелёная бронзовая ладонь закрывает мне глаза, защищая от крылатой серой тени, от реки, от знания.
Я открываю их вновь на кухне. Из закрытого крана неторопливой лентой льется серебристый ручеек — посуда переворачивается в его брызгах и отлетает на места, объятая жемчужным свечением. Кастрюли никогда еще не выглядели такими чистыми!!! Вилки, ножи и венчик хороводят у ящичка с фраже. Веник домовито и самостоятельно орудует по полу, вслед ему тащится мокрая тряпка, заставляя влажно поблескивать вишневые доски пола.
«Чистота — лучшая красота! Люкс! — самодовольно думаю я. — Вот что значит магия! Какие там пылесосы! Интересно, — подумал я с некоторым самодовольством, — а как насчет мастики? Вот бы заставить полотер ездить самостоятельно».
Сковородка немного дрогнула и нагрелась под моими пальцами, ненадолго.
Через несколько минут в кухне становится холодно, вернее прохладно — это неправильный эффект, правильнее было бы — тепло. Я отношу это на счет форточки.
Тряпка старательно протирает пол, снуясь даже под половиками, половицы выглядят свежеокрашенными. Веник разошелся не на шутку и просто летает по кухне, теряя соломинки сорго. Внезапно до меня доходит, что они подбираются к кругу и что, в принципе, полученный ими приказ (мой же — что обиднее всего!), позволит круг взломать, защиту разрушить, а тогда, кто знает — чем или кем могут захотеть стать веник и тряпка. Становится совсем холодно, у меня начинают ныть пальцы — вода в сковородке потихоньку затягивается ледком, он похож на жир.