Случайному гостю
Шрифт:
— Нетрудно, — говорит заяц. — Неужели тебе не страшно?
— Пока не очень, — застенчиво говорю я.
— А сумеешь ли ты прочесть что-либо, когда она откроется? — спрашивает заяц, подходя к бланке и волоча за собою ключ.
— А она откроется? — пользуюсь я недозволенным приемом.
Заяц вместо ответа смотрит на бабушку, она смотрит на него сурово, словно Паллада, из облака табачного дыма.
— Хорошенькое воспитание, — говорит он ей.
— Ой, я прошу, — отвечает она. — Мы не в Трианонах Малых. Он же высказал уважение Ей?
— И то, — горестно вздыхает заяц, — год от года вы всё черствее…
Внезапно разгоревшимся маленьким ярко-красным огоньком-факелом он касается четырёх углов карты, бормоча при этом слова все как одно заканчивающиеся на -ус. Напоминает все это считалку: «Эус, беус, кислодеус».
«Энея звали Энеусом» — вспоминаю я.
Тем временем изображение на карте приходит в движение. Книга вздрагивает. На жёлтой стене за нею мелькает быстрая серая тень. Складывается впечатление, что кто-то пытается вытянуть из-под книги скатерть.
— Ну ты посмотри, — произносит заяц. — Имя Госпожи сказано и услышано… Открывайся!
Книга подёргивается и рисунок на ней начинает, переливаясь радугой, изменяться…. Но ничего более не происходит.
— Скажи волшебное слово, — говорю я хрипло.
— Это какое же? — обидчиво произносит заяц, факел в его лапах пылает рубином, и смотреть на этот огонёк просто больно.
— Не «же», а «пожалуйста», — прокашливаюсь я.
— Хм… — издает заяц. — Пожалуйста, — и он ещё раз стучит палочкой по углам карты. Книга незамедлительно открывается. За столом происходит толкотня, зайцу прижимают лапку, он рассерженно кричит, бабушка вспоминает Раны Господни и стряхивает пепел мне на руку.
Я не отрываясь смотрю на книгу — никаких рун, завитушек, вычурных шрифтов — я вижу отпечатанную фиолетовым цветом, наверное третью копию обычной канцелярской страницы, медленно проступающую на правом развороте книги, бледные буквы гласят: «…тебя ждет испытание на прочность. Всякое испытание в конце концов исходит с небес: действительно ли твоя позиция находится в согласии с Божьей волей? Докажи это! Впрочем, если ты собрался в чем-то рискнуть, можно приобрести больше, чем потерять». Тут тень закрывает карту полностью, из нее, словно из разбитого окна, тянет уже знакомым холодом — вырвавшийся вперед заяц тараторит:
— А я так и думал, так и думал.
Он касается внезапно мигнувшим факелом углов карты и строго говорит:
— Закройся!
Карта немедленно тускнеет, тень истаивает на ней, словно влага на раскалённом камне.
— Я не прощаюсь, — произносит заяц в нашу сторону и становится, уменьшившись, вновь брелоком — белым гладким камушком.
— Ну, бабушка, — говорю я торжествующе. — Убедились? Обычная трактовка для бланки Книга! Самое главное — удалось её открыть… По моему — это знак…
— Жебы мала змогу [98] , ставила тебе двуйки, — говорит бабушка и тарахтит спичками.
— А я бы сжёг ваши пахитоски! — мстительно
— Пахитосы остались в инней жизни вместе с каперсами, — отвечает бабушка, счищая с пледа нечто незаметное. — Ты невнимательный, и од того я зла. Не люблю быть зла.
— Бабушка, — говорю я, ласково, как говорят с детьми. — Причем тут внимание? Говорит Германия… Мы не на радио. Я давно все понял.
Бабушка зловеще кашляет.
98
если бы могла
— Дар сделал так, что я выпил того зелья, дар дал мне еще сил или усилил то, что есть — значит, дар поможет прогнать того, кто явится ночью. Вы чувствуете связь?
— Так-так, — радостно отвечает бабушка. — Я вшистко [99] и чувствую, и вижу, и даже без стёкол — только то не радио, а циркус правдывый… сделал Дар. Ха! Подумай — а ежели то не Дар? Внимание ни к чему, абсолютне, то так. У тебя в голове всё завьязалось в узел. Марунарский… то морской. Что-то такое я и предполагала. Наив. Комизма.
99
все
Я надулся. Бабушка расплющила останки сигаретки в пепельнице.
— Ты видел ляпку? — спросила бабушка, тревожно оглядываясь.
— Что еще за лапку? — переспросил я, на всякий случай оглядываясь тоже.
— Раны Господни, — сказала бабушка, — да что ты крутишься, вянтрак — клаксу, чорну клаксу…
— Нет, — честно сказал я. — А где?
Бабушка поджала губы.
— В книге, — процедила она. — Маленькая черная ляпка, за формой…
— Петух!
— Точно так!
— Смерть… — сказал я, и мне вдруг стало очень зябко. — Черный кочет, смерть моя. Подожди шестого дня…
— Спасение, — ответила бабушка. — И какой-то выход… Нет, или то вход…
В кухне похолодало, начинают тихонько подрагивать — сначала стёкла в переплетах, потом посуда в буфете, качается абажур, и стол, источающий вишнёвый аромат, разъяренно скрипит составными частями. Из пенала долетает стук.
— Раздевайся, — говорит бабушка.
— Полностью? — изумляюсь.
— Кожу оставь на себе, — отвечает она и как-то нехорошо усмехается.
Я послушно раздеваюсь, в кухне стужа и все тело идет пупырышками.
— Надевай все навыворот, — командует бабушка, как-то странно расхаживая вокруг меня.
— Тогда меня побьют, — робко замечаю я, рассчитывая, что бабушка сошла с ума не до конца.
— Не наденешь — могут забить… — отвечает бабушка, швыряя мне под ноги какую-то пыль.
При всём этом она ещё и бурчит нечто такое, от чего у меня моментально вспыхивает боль в спине.
— Закрой глаза!!! — кричит вдруг бабушка, снимает с себя плед и взмахнув им словно мулетой, швыряет на меня.