Случайному гостю
Шрифт:
Бабушка, вполне освоившись на местности, произвела разведку боем на близлежащем ёлочном базаре и вернулась в компании двух развесёлых дядечек и ладной пихточки, которую и водрузила на табурет у балкона — в ведро с песком. Изгнала нас, носящих на телах следы банок, прочь — в дальнюю комнату, вместе с кошкой и вороной, и долго грохотала ящиками, духовкой, сковородками и стульями. Квартира вскоре пропиталась ароматами улицы Коперника и заинтересованно заскрипела половицами. Заслышав шум раздвигаемого стола или хлопанье скатерти, мама бледнела, нервно покашливала и, высовываясь в коридор, интеллигентски протестовала:
— Ну, позвольте помогу… Вы же не знаете, что где лежит.
— Вот ешче, — разя акцентом, вещала бабушка. — Лежите и не вставайте. Накройте ноги абсолютно. Шерстью красной, должна быть, я сама передавала плэд — такой в гратку [104] . Мне прекрасно станет в помощь Лесик. То правда, Лесик?
— Да-да, — обречённо говорил я и плёлся чистить картошку, протирать рюмки и рассматривать сквозь стекло духовки «подковцы» — крендельки с сахаром, потерянные оленем Святого Николая по пути к нашей квартире. Когда настало Рождество, бабушка зажгла люстру в большой комнате, долго держала полный свет, потом позвала меня, велела закрыть глаза, погасила лампы и сказала: «Смотри». Сначала я ничего не увидел, а потом… меж ветвей, в древнем запахе хвои, различил сияние звезды и винограда, и олень прянул, и рыба плыла, и павлин исходил фосфорным рождественским светом — навсегда. Потом мы расставили по комнате свечки, съели ужин и пили чёрный чай с земляничным листом и какими-то незнакомо пахнущими добавками, и угощались студенческим пирогом с кисленьким вареньем — его сделала мама, упрямо прорвавшись на кухню, а я все помнил плывущих из ниоткуда в никуда рождественских зверей, их свет, который, если потереть шарик, останется на пальцах. В тот год живое дерево долго стояло у нас — в довоенном доме, где высокие потолки, треснувшая штукатурка и шаги ночью по чутким «половицам-ёлочкой». Привычные лёгкие шаги, я почти не пугаюсь, когда слышу их. Северный ветер приходит с ними.
104
в клетку
Тут, на Коперника, ёлочные игрушки сохраняют в двух огромных коробках и третьей, совсем небольшой, моей любимой — «секретерке».
Я вновь тягаю по нашей прихожей раскладную лестницу, лезу по ней к антресолям и слушаю бабушкины сообщения о том, что «сходы» падают, почти упали, причём обрушились прямо на неё, и теперь не видно, на чём, собственно «сходы» стоят.
— Ну так упали или не упали? — спрашиваю я.
— Швендаются, — отвечает бабушка.
— Это я трясусь, — говорю я.
— С чего бы то? — подозрительно интересуется бабушка.
— Чую три стихии в термосе, — насмешливо говорю я и щёлкаю пальцами. Вдруг лестница и вправду содрогается, довольно ощутимо. Дверь кладовки, к которой она прислонена, вздрагивает и скрипя изгибается, словно парус, изнутри — яростью чьего-то Дара, безграничного, как осенний ветер и совсем-совсем тёмного…. Волосы у меня потрескивают, кости ноют и топоток куриных ног явно различим где-то у потолка.
Вакса раздувается и шипит, бабушка выпускает лесенку, спешно делает из термоса глоток и поводит руками по петлям и замку кладовки, ладони ее испускают мерцающие нити, она что-то шепчет я отчетливо слышу — …in cubucolos…. дальше — шелест. На минуту мне мерещатся бронзовые крылья.
— Лестница нестабильная, Лесик, — говорит бабушка, восстановив равновесие.
— Сейчас нестабильности много, — отвечаю я. — Слыхали, что было в Англии?
— Королеве отключили свет, — мрачно припоминает бабушка снизу.
— Немного не
— То только начало, — резюмировала бабушка. — Нет ничего дивного — они плевали на гостии и били алтари — вот теперь пусть не удивляются…
— А в Ливане… — продолжаю я, рассматривая бабушкины густые седые кудри.
— Кедр великий… — говорит бабушка, — сейчас ты свалишь на меня те сходы, и весело не будет.
— Давайте я её заговорю, — миролюбиво предлагаю я. — Это легко… смотрите…
Я достаю из кармана верёвочку и вяжу на ней узелки.
— Это вот, лесенка. Чудесенка, — говорю я, нежнее чем хотелось бы. — Ух ты! Прямо само собой!
— Лесик, — строго начинает бабушка, — на Бога…
Я скоренько завязываю на нитке шесть узлов.
— Уна, мерсе, дуас, рес, градус, фурса, — шепчу я имена каждого, они должны укрепить лесенку или же стать ею. Тут как пойдет. — Эдерез, — добавляю я. — На последний узел, седьмой. Должно было быть «аменес», однако не сказалось. Слово не стало делом.
Мы, те которые с Даром, иногда получаем не совсем то, о чём просили. Я считаю, что связано это с общей неразборчивостью, бабушка же, как всегда оскорбительно резка.
— Ты просто бубнишь, — говорит она и улыбается. — Бубнишь и думаешь не о том. Вот тебе и вьюн на сходах, шарлатант.
Лестница вздрогнула и явно собралась куда-то уйти, да застыла, моментально оплетённая чем-то чёрным. Я поёрзал — лесенка не шелохнулась.
— Вот! — радостно сказал я. — Получилось!
Что-то чёрное оказалось бывшей верёвочкой с семью узлами — надо сказать, она выросла до размеров лианы почти моментально. Мы, те что с Даром, всегда в достижении — иногда не совсем того, о чём прошено…
Верёвочная лиана, мощно оплетшая лесенку, затрепетала. Бабушка отпила длинный глоток из своей реторточки-термоса. Вакса явно прошипела слово «шасси», возможно она хотела сказать «счастье», но немного ошиблась.
Бывшая верёвочка вздулась бутонами, затем напряглась и исторгла десятки маленьких вилочек, со стрекозиным жужжанием те полетели вниз, на пол. Призывая гостей, как и положено упавшим столовым приборам.
Если ложка-вилка, хуже того нож — упали на пол — мы обязательно должны постучать ими, чтобы незваные гости не пришли.
Вакса издала тявкающий звук и поймала ближайшую вилочку. Раздался хруст…
Я сижу на лесенке в ожидании расправы, я распускаю верёвочную лиану — нить за нитью. Надо сказать заклятие создания наоборот, буква в букву, семь раз по семь, над каждой седьмой частью созданного — тогда слова утратят силу.
— Не надо мне гостей незваных, — недобро бурчит бабушка, вылавливая крошечные вилочки и обстукивая ими стены. Вилочки шипят и тают у неё в руках.
— Споткнулись, да? — интересуюсь я. — У вас день рождения чётный? Тогда лучше спотыкнуться на левую — оно к удачке. Вон она, вон там — левее гляньте, смотрите, в кухню ползёт. Сразу постучите. По дереву стучите… Чего вы не стучите?
— Тераз стукну уже, — отзывается бабушка. — Тылко доберусь, дай час.
— Все ошибаются, — радостно сообщаю я, наблюдая гибель последних вилочек. — Зато видите как приросло? И чего так шуметь? Хоть пройдите под ней и увидите, — вещаю я с шестой ступеньки, дергая дверцы антресоли. — Надёжно абсолютно…
Бабушка замирает буквально с открытым ртом и чуть не роняет свой термос. Затем она стремительно розовеет, поддёргивает рукава чуть не по локоть и кашляет в кулак. Вакса, пискляво мяукнув, ретируется в спасительную тень ванной, а я присаживаюсь на площадку лесенки и жалею, что ключик от антресолей у бабушки и спастись мне не удастся.