Слуга Божий
Шрифт:
— Что там, сынок? — спросил я. — Присаживайся.
Он сел на табурет, потряс бутылкой, после чего откупорил её и порядочно глотнул.
— Если уж начал, то не могу остановиться, — сказал он, объясняя. — Я боялся слишком уж выспрашивать, но что-то там, как бы, знаю…
— Ну? — я подбодрил его.
— Есть в городке такой человек. Вроде врач, кажется, его когда-то даже вызывали к местной знати. У него книги, Мордимер, много книг…
— У меня в Хезе тоже книги. — Я пожал плечами. — И что из этого?
— У тебя да, но здесь? Также говорят, что он подбивал клинья
— Это уже что-то, — сказал я.
— И самое интересное, Мордимер, — он улыбнулся и прищёлкнул пальцами.
— Давай.
— Это брат грёбаного бургомистра. Сводный-то сводный, но всегда, как бы, брат.
— Ха! — Я опустил ноги с кровати. — Ты прекрасно справился, сынок. Сейчас иди спокойно пить, а мы нанесём визит господину доктору. Если всё пойдёт удачно, вскоре разожжём здесь приличный костёр. Или в Хезе, — добавил я.
Доктор жил недалеко от рынка, поэтому коней, ясное дело, мы оставили в конюшне. Пусть себе отдыхают и жуют вкусный овёсик, ибо скоро ждёт их снова долгая дорога. Благо, солнце несколько подсушило эту проклятую грязь, и я надеялся, что дальнейшую часть пути мы проведём в более приличных условиях. Ну, а до этого нам надо было закончить все дела здесь, в этом самом Томдальце. Кстати, что за варварское название, любезные мои.
Мы шли через рынок, и я видел взгляды, которые следили за нами. Нет, чтобы кто-то разглядывал нас открыто и нагло, стоял, щуря зенки и наблюдая за каждым нашим шагом. Нет, не так, дорогие мои. Люди подглядывали из-за ставень, украдкой высовывали головы из переулков. Нехорошо проявлять излишнее любопытство к инквизиторской работе, ибо в любой момент инквизитор может пригласить к себе, так ведь? По крайней мере, именно так всё это представляют себе простолюдины.
Дом доктора был каменным и добротным. Построенный из хорошего, красного, ровненько уложенного кирпича. Усадьбу окружал деревянный забор, высокий, ибо он был чуть выше моей головы. В саду росло несколько одичавших яблонек и одна вишня, усыпанная, как проказой, засохшими, маленькими вишенками.
— Прирождённый садовник этот доктор, — произнёс Смертух.
Я толкнул деревянную калитку, и мы вошли в сад. Из покосившейся конуры выскочила собака с ощетинившейся, в колтунах шерстью. Она даже не залаяла и не зарычала, только сразу бросилась на нас. Не успел я ничего сделать, а уже услышал тихое скуление, и стрела попала зверю прямо в грудь. Пёс перевернулся в воздухе и свалился на землю мёртвым, с оперённым болтом, торчащим в грязной шерсти.
— Хорошая работа, сынок, — сказал я.
Мы поднялись на крыльцо по деревянным, отполированным временем и подошвами сапог ступенькам. Я сильно постучал в дверь. Раз, второй, потом третий.
— Ну что ж, Смертух… — сказал я, но не успел закончить, как изнутри мы услышали шарканье, а потом голос, который звучал так, будто кто-то водил напильником по стеклу.
— Кого черти носят?
— Открывай, приятель, — сказал я. — Именем Святой Службы.
За дверью воцарилась тишина. Долгая тишина.
— Смертух, — произнёс я спокойно. — Всё-таки тебе придётся…
— Уже
Мы услышали скрежет отодвигаемого засова. Одного, второго, потом третьего. И после этого ещё щёлкнул ключ, поворачиваемый в замке.
— Твердыня, а? — съязвил Смертух.
Двери приоткрылись, и я увидел мужчину с худым, заросшим седоватой щетиной лицом. У него были чёрные, быстрые глаза.
— Дайте-ка я присмотрюсь… Да-а, я видел вас, магистр инквизитор, на рынке. — Мы услышали бряканье снимаемой цепочки, и двери открылись шире. — Прошу, входите.
Изнутри шибануло зловонием… Причём, не обычным зловонием замухрышки, нестиранной одежды, немытых тел или испорченных продуктов, какого можно было ожидать. О, нет, мои дорогие, это было другое зловоние. В этом доме варили травы, сжигали серу, плавили свинец. Наш доктор занимался, видимо, и медициной, и алхимией. Впрочем, это частошло в паре, и Церковь не видела в этом ничего плохого. До поры, ясное дело.
— Пожалуйста, пожалуйста… — Доктор вдруг увидел лицо Смертуха, и голос застрял у него в горле.
Мы вошли в переднюю, а потом в большую, захламлённую комнату. Центральное место занимал огромный стол, а на нём громоздились реторты, бутылки, склянки, а также баночки и котелки. Над двумя горелками, одной большой, а другой маленькой, что-то висело в котлах и булькало, оттуда доносился удушливый запах. Я увидел несколько разбросанных книг, в углу комнаты большой стопкой лежали другие. В клетке сидела перепуганная крыса с маленькими блестящими глазками, а на краю стола лежала искусно препарированная голова лисы. В тёмном углу щерило зубы набитое чучело волчонка. Я подошёл ближе и увидел, что чучельник был настоящим мастером своего дела. Щенок выглядел как живой, даже лимонно желтые, стеклянные глаза, казалось, горят смертельным блеском.
— Прекрасная работа, — сказал я.
— Очень приятно, — кашлянул хозяин. — Разрешите, магистр, представлюсь. Я Йоахим Гунд[76],доктор медицины университета в Хез-хезроне и натуралист.
— Что привело учёного в такой городок? — вежливо спросил я.
— Позвольте, господа, — он кашлянул снова, — в другое помещение. Я не привык к гостям, потому здесь всё так выглядит…
— Я видывал и худшие вещи, — ответил я, а Смертух рассмеялся.
— Да, да. — Доктор явно побледнел, хотя и имел землистую кожу.
Комнатка, в которую он нас провёл, была тоже несказанно захламлённой, но, по крайней мере, в ней не воняло так сильно, как в большем помещении. Смертух и близнецы уселись на большом, обитом латунью сундуке, я развалился в потрёпанном кресле, а доктор примостился на табурете. Он выглядел как худая, заморенная голодом птица, которая вот-вот сорвётся в полёт.
— Чем могу вам служить, уважаемый магистр? — спросил он. — Может наливочки?
— Спасибо, — отказался я. — Легко, наверное, догадаться, что кончина Дитриха Гольца, Бальбуса Брукдоффа и Петера Глабера — я хорошо запомнил имена, правда? — вызвала тревогу Святой Службы. Рад бы узнать, что человек учёный, как вы, думает об этих случаях?