Слуга злодея
Шрифт:
— Да ведь он тебя щупать будет! — вскрикнул Вертухин. — Ты, знать, сама этого хочешь!
— Я не дамся, — пообещала она.
— Нет, ты сама этого хочешь! — воскликнул Вертухин. — Едем со мною!
— Я не могу, Дементий. Не моя воля, а дяди Мехмет-Эмина.
— Записывай день, час и минуту, когда этот экспонат кунсткамеры будет тебя щупать! — обуянный ревностью, сказал Вертухин.
Сердце его наполнилось таким терзанием, а ум такими вымыслами об отмщении, что и ногам стало горячо на крепком северном морозе.
Из-за поворота показалась стража
Всадники приближались. У влюбленных не было сил разжать сплетенные в последних объятиях пальцы.
Передний из стражников выхватил из-за пояса драгунскую саблю и что-то кричал звериным голосом.
Еще минута и не видать больше Вертухину белого света!
Кузьма бросился к чубарому и вывел его на дорогу.
— Барин, — крикнул он, — надо топтать их, как куриц! Или из нас двоих сделают саблями четверых!
Айгуль медленно поплыла к кибитке, Вертухин же кинулся к обозу, на каждом шагу оглядываясь. Душа его, разорванная на куски, тащилась за ним из последних сил.
— Поздно, барин! — сказал Кузьма, прячась за Вертухиным и раскуривая трубку. — Не разгонимся. Жару не хватит.
— Да ты с ума съехал? — закричал на него Вертухин. — Курить трубку под саблею!
Но Кузьма уже дергал кверху воротник тулупа, превращая его в раструб Прокопа Полушкина.
И только стражникова лошадь приблизилась к обозу, как он выступил на дорогу в узкий проход между санями и обочиной да еще сделал больше того — в раструб клубы табачного дыма пустил и руки грозно, как повелитель, раскинул. Перед сим дьяволом русских лесов сабля стражника опустилась сама собой, а лошадь встала, как завороженная. В сей момент Кузьма, собрав в кулак все свое желание остаться нерасполовиненным, ударил насмерть перепуганную лошадь по ее добрейшему лицу. Лошадь взвилась на дыбы и, увлекая всадника, рухнула в снег за обочину. Сабля же, радостно звеня и поблескивая, будто смеясь, поскакала по дороге.
Второй стражник уже давил ногами круп своего коня, поворачивая назад.
— За ним! — крикнул Кузьма, подхватив саблю и падая в сани.
То была гонка обезумевших чертей и ангелов. Прокоп Полушкин что есть силы помчал новобрачных к Невьянску, стремясь уйти от тех, кто поскакал в противоположную сторону. Стражник, призванный кибитку охранять, изо всей мочи погнал прочь от нее. Безвинные души Вертухина и Айгуль, скуля, плача и превозмогая физические законы, напротив, — навстречу друг другу. И только первый стражник, выбравшись на дорогу, терзался, мчаться ли ему на помощь товарищу под удар собственной сабли или догонять князя с супругою и Прокопа Полушкина, сына Чертячьего.
Не зная, в кою сторону вывести себя из этого бедствия, он поднял хвост лошади и вытер им с лица растаявший снег и горячие слезы поражения.
Глава тридцать третья
Вертухин задумался
Выбравшись из распадка на горушку, обоз хватил по дороге так, что лиса, опять его было догнавшая,
Кузьма встал в санях во весь рост, махая саблею.
Стражник был ездок ловкий — никто бы не ушел от гнева князя Хвостакова, как он сумел, — но Кузьма еще с Казани не любил стражников. Казанские караульные имели привычку насыпать козьих орехов просящим за Христа ради. Кузьма не ел козьих орехов, а не кланяться в ответ на подаяние нельзя было. К вечеру болела спина, а ведь годы уже немолодые да еще из жизни вышед.
Схватив свободной рукою кнут, он вытянул им чубарого. Стражник оглянулся, и его глиняное от мороза лицо посерело.
Кузьма уже взметнул саблю, метя опустить ее на плечо подлеца.
И не уйти бы стражнику от сабли да в сей момент под ним от нечеловеческой гонки лопнула подпруга. Он перевернулся под лошадь, держась за ее круп кривыми драгунскими ногами. Кузьма, внезапно потеряв из виду предмет ненависти, пронесся мимо него, рубя воздух одним только криком:
— Ну что, наелся козьих орехов, дристун казанский?!
Стражник упал на дорогу, вспоминая милое сердцу деревенское детство, маму дорогую и то, что капрал Телятников так и остался ему должен проигранный в кости заморский платок для соплей.
Однако, подняв голову, он обнаружил, что жив, а чудище с дымящейся трубою вместо головы несется уже в полуверсте от него, объятое, как венцом, золотящимся облаком морозной пыли.
А кибитка с Айгуль скрылась за поворотом на противоположной горушке.
Израненная душа вернулась к Вертухину, пробуждая его, яко от смертного сна.
Кузьма опустил кнут и вожжи бросил. Лошади успокоились, перешли на шаг. Пушка, задрав победно хвост, радостно пугала на обочине сорок и мышей. И даже Рафаил с костью, лежавшей в желудке тяжело, как пистолет, притих и смиренно глядел в небо.
И только Вертухин горячо и неутешно вослед ускользнувшей возлюбленной смотрел и в самом лютом положении пребывал.
Кузьма, друг сиамский и верный его охранитель, не мог выносить несчастья, в коем оказался барин.
— Нам бы, Дементий Христофорович, поскорее минеевское дело распутать, — сказал он, пытаясь вывести Вертухина из терзаний, — а там мы твою царевну найдем да из лап этого жука навозного выцарапаем.
Вертухин молчал.
— А я-то думаю, зачем этот проезжий человек ей передал циркуль … — не унимался Кузьма.
— У меня жизнь продолжиться не может, а ты мне про циркуль, — сказал Вертухин и вдруг, восставая от любовных тягот, повернулся к Кузьме. — Кому он циркуль передал?!
— Да Варваре нашей Веселой.
Вертухин смотрел на верного слугу, пронзенный какой-то новой думою.
— Да правда ли, что Касьян прятал в сугробе именно сей инструмент? — спросил он.
— Из белой стали, — кивнул Кузьма. — Наверху вензель матушки нашей императрицы Е II. Чумнов под Крещенье, сказывают, привез на пробу сей товар из Златоуста.