Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
Шрифт:
Обещал им Веселовский. Только тишь мест этих наводила иногда такую тоску смертную, что, казалось, одни они во вселенной. Казаки сказывали, что в такую пору никакой кочевник не сунется. Кормов для коней нет. До мая все тихо будет, а вот лето подойдет, может, и полезет. Вечерами отводил капитан душу в разговорах со своей Машенькой. Епифан же или на кухне отсиживался, или к казакам уходил с разрешения. А им никто и не нужен был. Сидели рядком да мечтали о будущем. Алеша рассказывал, как славно у него в деревне жилось, какие леса там красивые, сосновые. А деревья высокие, прямые, недаром царь Петр целые рощи выбирал под мачты корабельные.
— Вот город, так город! — восторженно вспоминал Веселовский. — Говорят, что с итальянской Венецией схожим его царь Петр задумывал сделать.
Так и протекали дни их. С приходом весны, когда снег сошел, но трава еще не поднялась, стал Алеша валы осматривать, солдатами и казаками подправлять их, где осыпались. Дерна добавили, частокол подремонтировали. Пушки осмотрел да лафеты подправил. Мешки рогожные песком набили да обложили ими позиции орудийные. Прямо два бастиона получилось, на каждом по пушке. Только вот со стороны Яика крепость оставалась открытой. Крутой берег — это, конечно, препон для атакующих, но при ловкости да желании сильном взобраться можно было. Веселовский сам пробовал. Приказал тогда капитан из бревен заостренных частокол поставить. Прикрыть-таки эту часть крепости.
Стали по два-три разъезда казачьих в степь отправлять. Видели как-то они и группы башкир конных. Только исчезали они молниеносно, казаков завидев.
— Прорываются где-то через кордоны самарских крепостей, — судачили казачки. — Надо настроже быть. Скоро трава пойдет, могут начать большой ордой движение.
В крепости, кроме солдат да казаков, жило несколько семей переселенцев, мужиков российских с бабами да с детишками малыми. Их сюда тоже Татищев определил с момента закладки крепости. Они хозяйством обрастали, земельку потихоньку обрабатывали, живность уже кое-какая завелась. Куры бегали, овцы, что казаки иногда из степи притаскивали, не объясняя, откуда взяли, а только усмехаясь в бороды густые. Коров пара имелась, что переселенцы с собой привели. Жили все дружно, по-соседски. Весной травы высокие косили сообща, чтоб кормом скотину на зиму обеспечить. В земле-то казаки не ковырялись, презрительно относились к энтому делу, а вот поохотиться, рыбку половить, траву скосить для друзей своих — коней боевых, тут они горазды были.
С момента основания крепости казаки и церковь заложили — Покрова Пресвятой Богородицы — самой почитаемой у них на Дону. Священника не было. Один из казаков, Фаддей Матвеев, служил. Молитвы знал многие, требы как совершать. Только сана не имел. Учился когда-то в семинарии да изгнан был. За что — сам не говорил да и казаки помалкивали. Говорили только: «Ты на спину-то, капитан, яво посмотри! Сам все прочтешь и поймешь!»
Веселовские взяли себе в услужение девку крестьянскую — Пелагею, что с родителями жила в крепости. Все лучше помощница молодой барыне, чем молчаливый Епифан. Мужик все-таки, а тут девка, к хозяйству спорая.
Конюх бывший тютчевский кузню обустроил в крепости — на все руки был мастер. Казакам теперь коней перековывал, косы крестьянам делал из старых сабель башкирских, что имелись в крепости, да мало ли дел по кузнецкой части, когда хозяйства поднимаются.
Только все такой же молчаливый был Епифан. Часто сидел в кружке с казаками, рассказы слушал их —
— Казаком будешь, вольным.
— Да я и так вольный, — выдавливал из себя Епифан.
— Ну так что тебя держит здесь? — не понимали казаки.
— Слово дал барыне старой, Анне Захаровне, дочку ее оберегать да капитана нашего, — пояснял с неохотой Епифан.
— Тю, а говоришь вольный!
— Вольный, — упрямо повторял Епифан, — но слово дал. Крестом Господним поклялся.
— Ну тогда ладно, — соглашались казаки, оставляя его в покое.
Весной и радостей добавилось. Первая радость — почту, наконец, получили. Письма пришли и от матушки Машиной, и от братца ее Михайлы. А также Алешина матушка им отписала.
Анна Захаровна писала, что все у них хорошо, чтоб не беспокоились, значит, а Миша как всегда хвастался. Писал, что его отправляют с посольством большим в Константинополь. Чрезвычайным послом едет сам генерал Румянцев, а с ним двенадцать офицеров, из которых половина будет называться дворянами посольскими, а половина офицерами посольскими. От Конной Гвардии четверо едут, от Преображенского полка двое, от Семеновского четверо и от Измайловского едет он и подпоручик князь Дмитрий Голицын. Посему приказано им платье сшить всем дорогое и жалование выдать на год вперед.
— Ох, Миша, Миша, — смеялась Машенька, — все такой же. Все похвастаться любит. Вы ведь ровесники с ним, а ты вона какой серьезный. А он словно дитя малое.
Маменька Алешина писала тоже, что жива-здорова, слава Богу, в достатке пребывает. Немного болела, да поправилась. Ждет, ждет их с молодой женой в гости. Неспокойно, правда, у них там сейчас стало. Войск прибавилось. Все поговаривают, что шведы, дескать, напасть на нас хотят.
Вот и рыщут вокруг партии драгун да казаков наших, все осматривают. Корел местных опрашивают. Особливо тех, кто родственников на той стороне имеют. Некоторых и к шведам посылают, а потом они с офицерами нашими беседуют. Матушка беспокоилась, как там ее сынок-то с женой поживает, когда, даст Бог, свидятся они.
Раз почта пришла, то и у Веселовских письма уже были всем заготовлены, обо всем в них рассказано. Сразу назад и отправили.
А вторая радость была вообще неописуемая. Как-то вечером Машенька, краснея и отворачивая личико свое в сторону, поведала, что ребеночек у них будет. Вот уж обрадовался Алеша, вот уж душа его возвеселилась.
— А когда ждать-то, ждать-то когда, — все допытывался капитан.
— Дав конце сентября, может, в октябре, в начале, — смущалась Машенька.
— Милая моя, — обнимал ее Веселовский, все целовал в макушку русую, — Господи, счастье-то какое. Благодарю тебя. — И неистово крестился и молился капитан пред иконами.
А лето уже наступало. Степь зазеленела, трава поднялась, по грудь коням уже вымахала. Как по морю, шли казацкие кони, раздвигая травы душистые. Дошли и до Разсыпной слухи о том, что князю Урусову удалось разбить мятежных башкир на реке Ток, и на спад пошли волнения кочевников. Многие с повинной являются, коней ведут штрафных за собой. Правда, сам Карасакал еще не пойман и где-то кочует.
В конце июля заезжал к ним и сам начальник Оренбургской экспедиции князь Урусов. Ездил он по всей линии, крепости осматривал, намечал, где новые заложить надобно.