Служанка
Шрифт:
Мне в пору было просить лимон, чтобы стереть с лица выражение безумного счастья. Быстренько расправившись с лососем в миндальной шубке, я поблагодарил сотрапезников за приятное общество и поспешил к себе. Потому что там мог бесконечно улыбаться. И, конечно, страшно хотелось сжать Анюту в объятиях. Она мой единственный и совершенно неожиданно появившийся союзник, причем в осуществлении второго пункта сделавший намного больше, чем я.
Что меня немного настораживало — создавалось ощущение, что это не просто пролетарская месть выскочке. Тут непонятно, что лучше. Если тупо из зависти, значит, это не красит саму Анюту, если отыгрывается за пренебрежение, то малышке
И не только это. Почему-то казалось, что она как роскошный сундучок с двойным дном. В том, что она порядочная и искренняя, я не сомневался. А вот в чем сомневался, я не могу понять. Может, она просто не нашла свой имидж? И этот блондинистый пучок на голове ей совершенно не идет? Или очки как — то не вяжутся? И чем дальше, тем больше я увязал в мыслях и тем больше не понимал, что не так.
Но как бы то ни было, мне хотелось ее видеть, пытаться играть с ней в теннис, пускать слюни от ее запаха. И ничего с этим не мог поделать. А она подбрасывала мне загадки и подбрасывала. События следующего дня вообще сбили мои «заводские» настройки и поставили на недопустимую грань «Я влюбился».
Родственники собирались в театр. Вернее, собиралась Вероника. С утра все уже знали, во сколько у нее маникюр, косметолог, стилист, он же парикмахер. Она носилась по дому, как угорелая кошка, доставая Аню тупыми «подай — принеси». Повариху довела до белого каления требованиями непонятно чего легкого и сытного.
Апофеоз наступил на решающей стадии. Длинное вечернее платье, очевидно, от кутюр, или где-то рядом, идеальная укладка, бриллианты, которые в дневном свете выглядели простыми стекляшками, и непередаваемое выражение торжества на лице. Будто она не в театр собралась, а замуж за какого-нибудь Принца Гадского. Папенька либо не замечал, что на его лицо приклеилось выражение неадекватной слюнявости, либо никак не мог его стереть. Он не отрывал щенячьего взгляда от Никотинки, оглаживая им ее обнаженные плечи, хрупкую талию, грудь, поднятую на должную высоту соответствующим бельем. А мы, (я, Анюта и Дарья Степановна) словно свита, призваны были посмотреть на это великолепие. Естественно, призваны были Дарья Степановна и Аня — нужно бы было постоянно поддакивать, отвечать на вопросы, поправлять складки, подать сумочку, принести салфетки и много еще чего. Я же находился тут как волонтер, в отчаянной надежде увидеть что-нибудь интересное. И не ошибся.
Триумф Никотинки длился недолго. Крутнувшись последний раз перед большим зеркалом в гостиной, чуть ли не поцеловав свое отражение, Никотинка победно задрала голову и тут же схватилась за живот. Неприлично громкие звуки, сопровождавшие обычно расстройство кишечника, услышали даже мы, находясь не на самом близком расстоянии.
Не успел заметить, как отреагировали остальные, но я испытал настоящий поросячий восторг. Такого подарка Судьбы просто не ожидал.
Недоумение, испуг, мучительная гримаса боли сменились на лице Никотинки за несколько секунд. И если первый спазм она еще могла отнести к разряду недоразумения, то второй явно показал, что ей нужно поторопиться и явно не в театр. Подобрав платье, она с громким стоном ринулась в туалет.
Дарья Степановна, не боясь, что я оскорблюсь нелицеприятным замечанием в адрес мачехи, философски произнесла:
— Очевидно, переволновалась барышня. Не в привычку ей в приличное общество собираться.
Черт, даже совсем новые люди тут же угадывают суть происходящего!
Перевожу взгляд на Анюту — лицо непроницаемое, как у настоящего индейца и только лишь дрогнувший уголок губы выдает ее.
Она считывает вопрос в моих глазах, флегматично пожимает плечами и выдает офигенскую фразу, от которой я чуть не рухнул.
— Наверно, что-то не в ту чакру попало.
Занавес. Теперь желудочные колики начались и у меня. Понимаю, что это крайне негуманно, ржать, когда человек испытывает мучения, но сдержать проявления злорадства выше человеческих сил. А я всего лишь человек и поэтому сейчас получал несказанное удовольствие.
Уходить из зрительного зала я не торопился— главная героиня сегодняшнего представления должна еще выйти «на бис».
И она не подводит! Пару раз предпринимает героические попытки вернуться на «сцену», однако с каждым разом она выглядит все хуже и хуже. Бледность на лице сменяется зеленоватым оттенком, и Никотинка снова ныряет в туалет. Папенька, как встревоженная наседка, топчется там же и без конца задает один и тот же вопрос: «Никуша! Детка, как ты?» Хотя ответ и так очевиден.
Как очевидно и то, что запланированное шокирование почтенной публики сорвалось.
— Матвей, я не могу, — едва слышно простонала Никотинка из-за двери. Понятное дело, даже самый страстный любитель оперы не сможет наслаждаться высочайшим искусством, когда все мысли крутятся вокруг унитаза. Не говоря уже о той, которая связывает посещение Большого исключительно с болезненным желанием «соответствовать».
Не скажу, что я сам великий ценитель оперы. Нет. Я просто люблю искусство, как люблю и все красивое, захватывающее дух. В балете восхищаюсь потрясающим владением телом, грацией, красотой движений. Мне даже не нужно либретто — просто смотрю и наслаждаюсь. Точно так же меня привлекает спорт — с эстетической точки зрения. Опера, концерты — услада слуха, возможность получить заряд энергии от исполнителей. Они ведь выкладываются по полной, и это не может не бодрить.
Мои выходы в театр были обычно с мамой. Редко присоединялся Матвей Тимофеевич. Иногда я ходил с какой-нибудь подружкой. И видеть сейчас, как папенька молодым павианом вертится вокруг Никотинки и собирается вывести ее в свет, было невыносимо. Сказать больше — бесило.
Определенно, мозги родителя съехали набекрень, и он торопится показать ее людям, чтобы отрезать себе пути к отступлению. Но Вселенная сейчас дала хорошенький пинок под зад его намерениям.
— Давай сейчас таблеточки принесу, ты же так хотела на оперу! — Папенька, всю жизнь добивавшийся поставленных целей, никак не мог смириться с тем, что все пошло не так, как он хотел.
— Пап, ты давно с диареей не застревал в туалете? Не знаешь, что человеку свет не мил в этот момент? — отвлекаю его внимание на себя. И на него словно озарение снисходит.
— Ну, возьми какую-нибудь знакомую и сходи сам, — огрызается раздосадованный родитель. — Билеты дорого стоят, жалко если пропадут.
Глава 16
Идея сверкнула молнией в голове. Сейчас я покажу папеньке, как смотрелся бы его выход в свет в плане социального одобрения.
— Анюта! Ты в театре была когда-нибудь?
Девушка вздрагивает от неожиданности, и я даже сквозь ее очки вижу изумление. Несколько секунд она ошарашенно хлопает ресницами и, наконец, оживает.
— Была. Один раз. В ТЮЗе, в Костроме «Красную шапочку» давали.