Слышимость
Шрифт:
Я сделал загадочное лицо.
– Я уйду на часок, – сказал дед, – ты за старшего.
– А ты куда?
Дед вытянул руку, в ней лежал замок.
– Все, – сказал он, – не могу больше. Пойду за новым.
Я развел руками.
– И к Семену зайду, – добавил дед вполголоса, неуверенно. – Он какие-то снасти чудные раскопал…
Договаривал дед уже себе под нос, исчезнув под козырьком. Потом все затихло, а через минуту он вышел – в ветровке и плоской клетчатой кепке – спустился по ступеням.
– Вон
Он вышел за калитку, заглянул в почтовый ящик, потом посмотрел на меня.
– Ты тут не рассиживайся, дом открыт.
Я кивнул.
Дед приподнял кепку, прощаясь, я козырнул ладонью, и он зашагал к перекрестку – седой, с тонкой бледной шеей, выглядывающей из-под ветровки рубашкой, но еще широкий в плечах и шагающий не по возрасту бодро, точно на него смотрели и он старался казаться молодцом.
Перед тем, как исчезнуть за углом – не тем, за который свернула сестра с циркулем, а противоположным, по нашей линии – дед замедлил шаг, обернулся и помахал мне.
Я помахал в ответ.
Как только он пропал из виду, я почувствовал себя очень одиноким – показалось, что меня все вдруг бросили. И даже улица была пустынная, тихая – только вдалеке, у гаражей, двое мужиков ковыряли старенькую «Ниву» – один сидел в салоне, высунув голову в окно, а второй шарил под капотом – только ноги в спортивных штанах торчали наружу.
Долетел до меня и растаял гудок поезда, защелкало едва слышно – чучух-чучух. Над улицами поплыл ровный низкий гул, а когда он стих, зазвонили приглушенно колокола.
Серые облака таяли, бледнели, то тут, то там попадались окошки-просветы, в них заглядывало густо-синее небо. Кое-где из окошек били по диагонали лучи, и тогда казалось, что облака тлеют по краям, плавятся.
Я запрокинул голову. Надо мной зияла овальная прореха, и в ней лежала гладкая блестящая синева. Казалось, что это не небо, а вода, что можно взмахнуть руками и упасть в нее, нырнуть, а потом вынырнуть и, держась на плаву, смотреть на перевернутые крыши, кроны деревьев, лабиринт улиц, по которому скользят золотые лучи.
Я испугался, что у меня голова закружится – и лег животом на теплый, пахнущий песком шифер. Затарахтела, выпустив струю дыма, «Нива», мужики закричали радостно, затрясли кулаками.
Я еще немного полежал, обнимая крышу, и пополз вниз.
***
В доме было тихо – даже радио молчало. Я закрыл входную дверь, дверь во двор – для этого пришлось прищемить старую, в трещинах, кожаную перчатку – проверил, выключен ли газ, и пошел к себе – читать положенные десять страниц.
Со стороны двора небо стремительно расчищалось, облака таяли, рассыпались
В окно пахнуло дымом – где-то жгли костер.
Лето!
Я даже привстал и прижался носом к стеклу – высматривал. Где жгут? На соседней улице? Через одну?
Хрустнули часы, скрипнула половица, по двору разливалось чириканье. Я сел, раскрыл книгу, но читать не стал – сидел, глядя на разворот, на блестящие скрепки, сшивающие страницы, и думал о чем-то, а о чем – и сказать не могу. Как будто мысли просто текли по кругу ручейком – тихо и равномерно. Скрипнула снова половица, и меня охватило тягучее чувство одиночества и тишины – и мне стало тоскливо и сладко в одно и то же время.
Не знаю, сколько бы я еще так сидел, если бы в столовой не зазвонил телефон.
Я аж вздрогнул – чуть со стула не упал, честное слово!
В столовую, на длинный ковер ложились узкие прямоугольники света – от окна. Небо за ним было почти совсем чистое, бледнеющее к западу.
– Алло?
Это был Витька. Он говорил в нос и то и дело шмыгал.
– Невезуха! – сокрушался он, шмыгая.
У него получалось: «девезуха».
– Невезуха! Заболеть – на море!
У него получалось: «боре».
Я тут же приуныл вместе с ним, за компанию – шутка ли, заболеть на море.
– Но я тут в номере сижу! Один! Телек не выключаю! Подожди…
Он запыхтел, а потом громко высморкался.
– Уф, – продолжал он, – телек, говорю. Только по-русски – два канала.
Я для виду возмутился.
– А предки, – он закашлялся, – целыми днями на море! И еду мне носят.
– Как море? – спросил я.
Витька усмехнулся.
– Как-как… Я на второй день свалился, не успел распробовать. Соленое.
– Холодное?
– Холодное! Еще какое!
Он опять закашлялся.
– А под окном у меня… Ух! Бассейн! Сейчас…
– Так ты из номера звонишь? – сообразил я.
– Какое! Вниз пришлось спускаться, к стойке, батя договорился… Опять температура, кажется…
Я не знал, что ему сказать.
– Слышишь, тут внизу музыка играет? Слышишь?
Я прислушался и действительно различил тихую убаюкивающую музыку.
– Целый день играет – одна и та же! Как они тут не засыпают под нее!
Он вдруг понизил голос и зашипел:
– А вот… Слышишь?.. Слышишь? Англичане!
Я напряг слух и различил на фоне музыки несколько голосов – говорили по-английски.
Голоса стали громче, зазвучали у самого моего уха, потом потянулись куда-то, растаяли в музыке, им на смену пришло Витькино пыхтенье.
– Слышал? Слышал? Я трубку выставил, прямо перед ними!
И Витька стал задыхаться от смеха.
– Ты бы их видел! Важные такие! Все на одно лицо! И бледнющие, смотреть страшно!