Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос
Шрифт:
— Вот эта юная госпожа уходит, — решительно сказал Питтак. — Проводи-ка ее до порога.
Пока Праксиноя укутывала мне плечи легкой шалью, он не спускал с нее откровенно похотливого взгляда, что едва не вывело меня из себя окончательно. Все же я одарила хозяина приятной улыбкой и сказала:
— Я обещала проведать Хиону, перед тем как уйду,
Хиона была Супругой Питтака, принесшей ему порядочное приданое; все в один голос говорили (и, по-видимому, не без основания), что он взял женщину ниже себя по положению только из-за денег. Теперь Хионе уже порядком за тридцать; это была милая, одевавшаяся
— Не провожай меня, Феон, не беспокойся, — сказала я слуге.
— Как вам будет угодно, моя госпожа, — кивнул он. Может, я ошибаюсь, но, кивнув — или даже едва заметно моргнув, — он на миг изменился в лице. — Я сообщу хозяйке, что вы к ней идете.
— Хорошо, — добродушно сказал Питтак. — Ступай.
Он вдруг стал похож на нашалившего школьника,
которого переполняет тайная радость от содеянных проказ; только глаза у него оставались по-прежнему холодными и наблюдательными, и я содрогнулась от мысли, какого же опасного врага я обрету в его лице, если мы вдруг рассоримся.
Шагая по коридору, замкнутая и растерянная, я едва не натолкнулась на высокого расфуфыренного щеголя с желтоватым болезненным цветом лица, черными блестящими кудрями и горячими темными глазами. Его пальцы едва не ломались под тяжестью многочисленных перстней, от него разило дешевыми духами. Это был Деиномен — в прошлом он входил в состав Совета Благородных, хотя никакой роли там не играл.
— Сафо, милая, — сказал он, и я почувствовала, как его пальцы быстро заскользили по моему плечу. — Какая встреча! — Его черные глазки быстро мигали. — Питтак — счастливый малый. Правда, ему повезло?
Намек разгневал меня больше, чем все предыдущее, вместе взятое. Я резко отскочила, кивнув при этом.
— Прости, Деиномен. Я и так опаздываю. У меня нет времени для пустых разговоров.
Это его ничуть не покоробило. Он только рассмеялся:
— Да все всегда спешат. Куда от этого денешься?
— Кланяюсь вам за то, что вы так просвещены, Деиномен, — сказала я и поскакала по коридору.
Я с такой силой чувствовала на себе взгляд этих распутных глаз, что мне даже доставлял удовольствие шорох моих убегающих юбок. Наконец он повернулся, невзначай ахнул на прощанье и зашагал по сводчатому коридору в направлении жилых комнат Питтака. Как сейчас помню, о чем я тогда подумала— какую же неуклюжую пару заговорщиков мы с ним составили. И смех и грех!
Я поведала о своих беспокойствах Алкею и по..„ила в ответ, как, наверное, и следовало ожидать, очень мало сочувствия. Уроки поэзии, введенные моей матерью, теперь стали привычной частью повседневности ~ вот только при любом напряжении воображения их никак нельзя было назвать «уроками», ибо если они иногда и имели хоть что-то общее с поэзией, то это было скорее исключением из правила. В тиши семейной библиотеки, где они проводились,
В комнате, где проходили уроки, как и в большинстве других комнат этого старинного, пропитанного духом традиций и любовно ухоженного дома, царила удивительная атмосфера надежности и спокойствия. Здесь пахло воском, пылью и кожей, смолистым кедром и благоуханными ароматическими травами. Над полками, уставленными коробочками со свитками, висели тяжелые, сильно выцветшие ковры, а пожелтевшие бюсты предков Алкея смотрели вниз с очевидным неодобрением на этого чудаковатого — если не сказать блаженного — отпрыска, неожиданно выскочившего на этом семейном дереве.
Я пересказала ему суть своего разговора с Питтаком. Он выслушал, не говоря ни слова, насупив тяжелые брови и переплетя пальцы. Я не знала, куда деть глаза, и все смотрела на густые темные волосы, произраставшие у него на лопатках. Вдоль смуглых мясистых предплечий они становились еще гуще и ложились в одну сторону, точно шерсть у животного.
Когда я закончила рассказ, он по-прежнему молчал. Только еще больше нахмурился и уставил взгляд на вытертый черно-белый узор мраморного пола. Но заподозрить за ним что-нибудь нечистое я не могла.
— Ну, так что? — спросила я резко.
— А именно?
— Как человек его положения может позволить себе так рассуждать!
Алкей откинулся назад в своем кресле. Ленивым движением он взял кувшин вина и налил по чаше себе и мне. Затем, по-прежнему хмурясь, он взял из вощеной плющевой вазы яблоко и сосредоточенно, как если бы от этого зависела вся его жизнь, очистил и разрезал его на четыре части серебряным фруктовым ножичком.
Наконец он произнес:
— Так, значит, вы все — заговорщики, объединенные общим делом? Пожалуйста, поправь меня, если я не так понял.
Я так и вспыхнула. В чем Алкею не откажешь, так это в умении одним ударом выбивать краеугольный камень из построений собеседника. Я поняла это, когда он сказал эти слова; и от Алкея не укрылось, что я это понимаю. Он вздохнул и продолжил:
— Так, стало быть, коль скоро мы все втянуты в заговор с целью устранения этого режима, ты полагаешь, что все мы должны руководствоваться одними и теми же соображениями — благородством, добродетелью, моралью, которыми оправдаем наши действия?
— Так какие же еще, по-твоему, могут быть соображения?
Он снова изучающе посмотрел на меня:
— Ты и вправду веришь в это. Как странно. — И Алкей с неожиданной нежностью на мгновение положил мне ладонь на плечо. — Постарайся понять, Сафо, — сказал он. — Если дело стоит того, чтобы за него сражаться, то не следует придавать значения тому, что средства могут вызвать сомнения, а заговорщики — просто-напросто мошенники, преследующие свою выгоду. Важен результат.