Смех под штыком
Шрифт:
Но эти два мирных парня: в боях они не были; их не воспитывали для смерти; не могли они надеяться на рай небесный за помощь безбожникам; не могли ожидать и славы. Отдали себя в жертву за чужих, незнакомых им людей, чтобы, покинув своих беспомощных старух-матерей, превратиться в ничто.
Много ли в истории человечества подобных примеров?
Но почему никто не вспомнил об этих чудесных героях? Почему на площадях городов не стоят им памятники, чтобы стыдить малодушных?..
Не удалось связаться с Крымом. На кого же рассчитывать? Борьба требует жертв, героизма. Рассчитывать лишь на свои силы. Горсточкой бороться с колоссом. Бороться, не имея базы, резервов, снабжения. Бороться в атмосфере сумасшедшего дома, когда каждую
В кошмарных условиях боролись поднявшиеся массы, терпели поражения. Но разве можно было сломить, подчинить их, если в их среде таились такие сказочные герои, как эти два погибших товарища?
Часть вторая
Провалы
ГЛАВА ПЕРВАЯ
НА крыше пульмановского товарного вагона высились две темные фигуры; черные облака мохнатыми чудовищами низко зловеще неслись из далеких морей на север и чудилось, что это — два бойца-великана поднялись, чтобы сразиться со стихией. Но беспомощны были эти бойцы. С сознанием своего бессилия они всматривались в таинственную даль юга, откуда доносились глухие раскаты канонады, где вспышки взрывов играли в розоватых клубах облаков, перебегая то вправо, то влево. Казалось, вот-вот повеет прохладой и забарабанит дождь по железной крыше вагона. Но воздух был сух. Вагоны поездов сбились в громадное стадо, забили все пути станции и притаились тревожно. Не видно огней, не видно людей. Все запряталось за стены этих вагонов.
Две темные фигуры вели между собой разговор:
— Так тихо, спокойно здесь, будто ничего не случилось.
— Но что там за бой? Кто еще там остался? Такая неразбериха…
— И как это все неожиданно… Ведь не танков же испугались: от них и убежать нетрудно.
— Вот и убегают — чего ж тебе еще?.. И разве для тебя это неожиданно? Ведь мы еще полтора месяца назад после убийства начдива поднимали тревогу. Теперь эти танки. Надавили на Махно — и бросил фронт, ушел в свое Гуляй-поле. Разве ему фронт держать? Да и какой он нам товарищ? А в прорыв пошел Шкуро, потрепал махновцев — и поскакал в наш глубокий тыл. Жди его с часу на час в гости… Каждый старается вырваться из мешка. Вот и получилось… Весь Донбасс был забит составами поездов: каждый полк жил на колесах, в каждом полку были свои запасы. И из этой громадной бутылки понеслись все в два узеньких горлышка, в две линии: на Изюм и Купянск. Составы поездов растянулись до Харькова, забили все станции и получилась пробка. Штабы укатили на север, оторвались от своих войсковых частей. Армия превратилась в громадную толпу. Никто ничего не знает, не понимает. Красноармейцы набиваются в поезда и с гармошками катят на север. Передышке рады. Надеются получить в Харькове патроны, обмундирование… А между вагонами шныряют подозрительные типы, распускают слухи, что махновцы близко, будут вырезать коммунистов…
Снизу долетел голос:
— Товарищ Илья, это — ты? Спускайся! Все в сборе! Приехал Семенов!
В вагоне подива было накурено. В клубах дыма вокруг стола с тускло горевшей лампой, возбужденно, громко споря, толпились парни в военном, девушки в гимнастерках, в грубо сшитых платьях… Илья, поднявшись в вагон, быстро прошел между столами к своему месту и сел у лампы; порывисто достал из кармана кожаной тужурки пачку «антрацита» с бумагой и принялся сворачивать «чертячью ножку».
— Где же Семенов? — вскинул он взлохмаченную голову, щурясь на свет лампы. Лицо его было свинцово-бледно от переутомления. — Семенов! — крикнул он.
— Сейчас придет. Пошел в штаб дивизии.
— Ну,
— Пр-равильно.
— После скажете. Мы, политработники дивизии, болтаемся вокруг да около, а власть в руках штабов. Один комиссар на весь штаб — самообман. Что он может увидеть, узнать, когда они между собой свои, перед ним тянутся, а за спиной хихикают? Нужно больше комиссаров. Больше сажать в штабы своих людей, хотя бы на маленькие должности…
— Довольно разговоров! — протискался от двери Семенов с каменным лицом, с окровавленной повязкой на голове под фуражкой. — Нужно итти на фронт, сдерживать отступающих, наводить порядок! Командиров, комиссаров не видно! Отделы снабжений понеслись на Харьков, м-мать…
— Ты осторожней: тут женщины.
— Ничего, уши не завянут: свои. А что спецов нужно взять за жабры — это правильно. Наш полк шахтеров отступает от Штеровки с боями. Мы бы прошли до самого Таганрога, да что сделаем, если нас с пустыми руками оставили, а тут еще панику нагоняют: Шкуро в тыл ушел. Поезда, как собаки из подворотни, проносятся на север…
— А в поездах мягкая мебель да бабы с болонками. Поналезло барахла с толкучки. Ребята же все это видят.
— Илья вон, когда еще комиссаром дивизии был, арестовывал за пьянку почти весь штаб дивизии, а что вышло? Они случаем воспользовались, чтобы нагадить больше.
— Положим, с арестом глупое дело было, — поправил Илья. — Пили они у себя на дому, и не так уж много. То, что мы требуем от вас, от своих командиров, нельзя требовать от них. Зря обострили их. Но ближе к делу. Гонцов с докладом посылаем? Во все концы!
— Посылаем! А под суд во второй раз попадешь — вместе отвечать будем..
— Под свой суд попасть — дело не страшное, — улыбнулся Илья. — Вы знаете, что после убийства начдива, был приказ из штаба армии: ряд командиров, комиссаров — под суд, кого снять, а меня, как комиссара дивизии, под суд в первую голову. Приказ этот прошел и по штабу дивизии. И я его подписал. Но приехали следователи, член реввоенсовета, прошло две недели, а меня все не сменяли. Поехал я сам в штаб армии, а там все уже забыли о моем деле. Явился в трибунал, а надо мной только посмеялись: «Чудак ты, под суд просишься; под суд еще успеешь, езжай и работай». Я попросил в поарме, чтобы меня все-таки снизили, назначили начальником подива: здесь ведь вся политработа сконцентрирована. И назначили. Как видите, больше месяца заворачиваю вами. Дело не в суде. Раз видим, что не ладится, мы должны смело подать свой голос. Сейчас идут расстрелы разложившихся, примазавшихся. Вы знаете, что кое-кто и из комиссаров поплатился головой. Так что же мы будем трусливо прятать свою голову и молчать? Перед своими молчать?..
— Правильно! Пиши доклад. Все подпишем! И в два счета — все на фронт!
— Сейчас будет готов. Я еще раньше набросал его начерно.
К столу подошел небольшой, интеллигентный в серой солдатской шинели, распахнутой на груди и туго, по-офицерски, затянутой поясом. Запыленный, грязный он выглядел однако свежим, миловидным. Он заговорил медленно с московским акцентом:
— Я инструктор поарма. Уполномочен реввоенсоветом наводить порядок на фронте. Только что вернулся оттуда. Ни командиров, ни комиссаров не найдешь. Растаяли в массе. Я собирал толпы отступающих красноармейцев, назначал им командиров. Но одни незаметно исчезали, другие подходили — и нужно было каждый раз начинать сначала. Одних ведешь вперед, а навстречу бредут отступающие. Против тебя топчется толпа, а справа, слева масса двигается в тыл… И торчишь, как карча, застрявшая на мели потока… Я подписываю ваш доклад.