Смерч навстречу. Даром

Нарватова Светлана

— Я с ней совсем-совсем поругалась. Она сказала, что я ей больше не дочь.

Поляков чуть было не ляпнул: «И слава богу!», но вовремя поймал на языке слова, которые потом не воротишь. Даша же не радуется. Она переживает. А тут он со своими неуместными восклицаниями.

Хорошая она или плохая, но мать была для Дарьи единственным близким человеком. По крайней мере из тех, о ком знал Паша. И, наверное, если бы был кто-то еще, Несветаева не поехала бы на край света, в чужой город, где ее никто не ждет, с тремя копейками за пазухой, в съемную квартиру.

— Потом помиритесь, — он прижал Дашу к груди.

Она

всхлипнула.

Он погладил по волосам.

Она разревелась.

Хорошо, что сегодня Дарья плакала не из-за него. Плохо, что плакала. И Поляков совершенно не представлял, чем может помочь ее горю. Чем может заменить сейчас потерю матерю. Пусть чисто гипотетическую, а зная их отношения, скорее всего, кратковременную, но чисто интуитивно Паша понимал, что не стоит сейчас поднимать эту тему.

И тут в голове у него мелькнула мысль.

— Пошли в магазин!

Дарья шмыгнула носом и подняла на него взгляд:

— Зачем?

— Пойдем покупать шоколадку, печенье, сгущенку… Что еще там нужно было для твоей сладкой колбасы?

— Масло.

— Масло у меня есть. Но если хочешь, купим еще!

Хорошо, когда в прошлом есть хорошие воспоминания.

Но нужно работать над новыми. На будущее.

Глава 25. Дарья

Свернуться клубочком и прятаться от реальности подмышкой у Полякова было уютно и надежно. Но катастрофа надвигалась на Дарью, как каток на свежеотсыпанный асфальт. Последние песчинки просачивались через горлышко, наращивая холмик на стеклянном дне песчаных часов. Вот на этом самом дне, под неподъемной горой песчинок прошлого, и ощущала себя Даша.

Она позволила себе быть счастливой. Сколько ей осталось? Неделя? Две? Дав себе и телефону остыть, в понедельник Несветаева вернула симку на место. Заказчик — даже не Спрут. Не тот человек, с которым можно играть в невидимку.

Стоило поставить симку, как телефон ожил. Звонила тетя Валя, бессменный мамин омбудсмен.

— Ты, тварь такая, что себе позволяешь в отношении матери! — с ходу бросилась на амбразуру тетя Валя своей необъятной грудью.

— А вот это не ваше дело, — ответила Даша, еще полная довольства жизни после воскресенья, проведенного с Поляковым.

Вероятность того, что мама рассказала соседке правду, стремилась к нулю со скоростью света. Не может же мама признаться в собственной несостоятельности в качестве родительницы? Одно дело — обвинять дочь в неблагодарности и даже обсуждать, что она там по мужикам обжимается. Но обе стороны при этом понимают, что это всего лишь такая игра. И совсем другое дело — признать, что живешь не на честно заработанное, а на криминальное бабло, от которого за версту несет блудом и тюрьмой. Нет, на такое мама была не способна. А тратить счастливое время, которого каждая минута на счету, на лай тети Вали Даше было жаль.

Это вы, тетя Валя, ничего о тварях не знаете. Ваш монстр думает, что если будет хаять других, то на их фоне будет выглядеть чище, выше и привлекательней. Нет, тетя Валя, каким он был ущербным уродцем, таким и останется с вами до конца жизни. Даша внесла соседку в черный список и постаралась выкинуть разговор из головы.

Закончился понедельник. Вторник. Среда. Заказчик не звонил.

Каждый день Даша ждала звонка, как

приговора в камере смертников. Каждому новому дню, украденному у судьбы, она радовалась, как последнему. Дарья вдруг научилась ценить время. Не в плане тайм-менеджмента, а в смысле, что мгновения оказались неравноценны. Деньги она заработает потом, так или иначе. А Паши у нее «потом» больше не будет. Поэтому дипломы и контрольные временно исчезли из жизни Несветаевой. Ну правда! Никто из двоечников от этого не умрет. А кому совсем невтерпеж, тот найдет другую лошадь, которая за него будет пахать. И раз уж маме она и ее деньги не нужны, то и впахивать так не нужно.

В угаре отчаянного счастья пролетели четверг и пятница. Настала суббота. Дарья позволила сводить себя в кино, покататься по городу, полюбоваться закатом на набережной. Оказывается, в мире есть люди, которые бесцельно бродят вечерами по набережной. Просто так, ради удовольствия. Пока другие горбатятся над чужими курсовыми, а жизнь проходит мимо.

Утро воскресенья началось со звонка. Нет, звонил не заказчик. И даже не Дарье. Звонил мэр, тот самый проклятый мэр, по которому Дашина мама вычислила ее место проживания. Разумеется, звонил он Полякову.

Павел подорвался, будто его пчела за мягкое место укусила, и бросился собираться. Даша спросила, может ли она чем-то помочь, на что Паша ответил, что никто не может ему помочь. Разве что добить из чувства гуманизма. Дарья ответила, что настолько далеко ее гуманизм не распространяется. У нее вообще дефицит по этой части. Поляков обрадовался и сказал, что это замечательно. А теперь ему пора идти. Точнее, бежать. И желательно вчера.

Впервые Даше было нечем заняться. Совсем. Бездельничать оказалось скучно, и она отправилась домой, готовить ужин на двоих. Но после пяти к ней приехал Паша и сказал, что поужинать с нею не сможет. Приехал его друг, тот самый, который со времен училища. Его из госпиталя выписали. И они будут втроем праздновать. С алкоголем. Он может приехать, если Дарья будет согласна его впустить. Пьяным он не будет, но алкоголь неизбежен.

Поляков винился в своих планах, как школьник, пойманный учителем за курением травки. Даша подумала, подумала и решила, что не готова к такому эксперименту. Даже если это их последняя ночь. Пусть Паша останется в ее памяти трезвым.

…Может, нужно было соглашаться?

Потому что ночью Дарью разбудил телефон. Номер был незнаком, но мало ли, вдруг с Пашей что-то не то случилось? И она ответила.

— Здравствуй, моя сладкая девочка, — прошептал динамик голосом Спрута. — Ты по мне скучала?

Внутри у Даши все заледенело.

— З-здравствуйте, Николай Владимирович.

— Ты не ответила на вопрос, — шелестел телефон. Спрут всегда так разговаривал, когда напивался. — Ты соскучилась по наказаниям, маленькая негодница? Тебе не хватало их? Признайс-ся.

Голос неожиданно сел, и Дарье пришлось откашляться, чтобы осипший голос снова слушался:

— Николай Владимирович, сейчас ночь. Я сплю.

— Ты, моя маленькая шлюшка, спишь одна. Иначе не обращалась бы ко мне по имени и вообще бы не разговаривала. Твоя мать наврала. Ты ждешь меня. Ты сбежала, потому что ревновала меня к жене? Ты хотела, чтобы я ее бросил ради тебя? Я бросил!