Смерть докторши
Шрифт:
К кафе напротив подъехал маленький «фиат» с надписью на дверце: «Доставка пиццы. Лучшая пицца». Из машины вышла женщина, занесла в кафе желтую пластиковую сумку. Официант забрал сумку, отнес за стойку. Потом поставил друг на друга четыре коробки пиццы, женщина взяла их, села в машину и укатила в направлении Канненфельдпарка.
— Вы не любите собак? — спросил хозяин Жизели.
— Почему вы так решили?
— Потому что вы боитесь Жизели. Те, кто любит собак, ее не боятся.
— Если ваша псина вздумает тяпнуть меня за ногу, — сказал Хункелер, — то получит пинка под зад.
— Но-но, полегче! Я не допущу,
Хункелер изобразил приторную улыбку. Краем глаза он видел, как Иов Хеллер попрощался, вышел на улицу и, перейдя через дорогу, толкнул дверь турецкого кафе. Официант передал ему желтую пластиковую сумку. Они явно не поладили, потому что начали кричать друг на друга. В руках официанта откуда-то возник пистолет, который он навел на Иова Хеллера. Тот покачал головой, медленно поднял руку, тронул официанта за плечо. Взял желтую сумку, вышел на улицу, сел в серый фургончик и поехал прочь.
— Я во многом жестоко разочаровался, — сказал собачник. — Особенно в женщинах. Не нашел ни одной, на которую можно по-настоящему положиться. А собака никогда не обманет. Она верная, надежная. Вам бы тоже не мешало завести собаку. Жизнь сразу станет лучше.
— Спасибо за совет, — поблагодарил Хункелер. — Я подумаю.
Он перешагнул через Жизель и вышел на улицу, прикидывая, что предпринять. Потом зашел в турецкое кафе, заказал эспрессо. Немного погодя решил наведаться в туалет. Проходя мимо какой-то открытой двери, заглянул внутрь. В комнате сплели за компьютерами двое молодых парней. Они его не заметили, сосредоточенно пялились на мониторы, где, должно быть, безостановочно шла важная информация.
В Эльзас Хункелер ехал сквозь ночь. Ехал не торопясь — стрелка спидометра застыла на цифре восемьдесят, — порадовался, когда в Ранспахе блеснули стволы платановой аллеи, а возле Труа-Мезон горное плато словно бы заискрилось в звездном свете. Он был один на дороге, и это ему нравилось.
События нынешнего дня изрядно его измотали. Признание Грабера, что он действительно тайком встречался с г-жой Эрни, его страх перед арестом. Поистине невероятная любовь Эдуарда Фишера к Нелли Цубербюлер, страх в глазах его матери. Злоба Меркле на наркоманов, которых он бы с радостью всех поголовно поставил к стенке. Пистолет, секунду-другую направленный на Иова Хеллера.
Хункелер был человек сентиментальный. Знал об этом, но ничего не мог с собой поделать. «Ты словно яйцо без скорлупки», — сказала однажды Хедвиг.
Иной раз ему очень хотелось стать другим. Держать чувства в узде, во всем руководствоваться только интеллектом. Не подпускать к своей душе ничего неподходящего. Ум-то ему на что? На то, чтоб им пользоваться.
Защититься бы, отгородиться от чужих бед. Получше смотреть за собой и думать о собственном благополучии. Хороших примеров тому в комиссариате сколько угодно — в первую очередь прокурор Сутер. Он всегда принимает решения в пользу своей личной карьеры, остальное его ничуть не интересует.
Хункелер так не мог, да, в сущности, и не хотел. Слишком он любопытен, слишком любит жизнь.
В общем-то понятно, что именно следовало бы предпринять. Ввиду однозначных улик задержать Ханса Грабера. Поманежить его малость — в надежде на признание. Сравнить кошачью шерстинку, найденную в кабинете г-жи Эрни, с шерстью граберовской кошки. Вряд ли, конечно, это много чего даст, ведь Грабер признался, что был там. Но таков обычный порядок. На что иначе нужен полицейский аппарат? Дальше он бы, наверно, задержал и Иова Хеллера.
Но все это казалось ему слишком скучным.
В полвторого ночи комиссар запарковал машину возле эльзасского дома. Дверь была открыта. Он сходил на кухню за бутылочкой божоле, стаканом и свечкой и устроился за столиком на лужайке, под окнами у Хедвиг.
Не спеша, обстоятельно пил вино, не курил. Слышал, как Хедвиг что-то неразборчиво бормотала во сне. Смотрел на небо, огромным куполом раскинувшееся над головой, бездонно-прозрачное в своей черноте.
Осушив бутылку, еще немного посидел на воздухе. На востоке взошел растущий месяц, повис у самого горизонта. Послышался тихий шорох, легкий, едва внятный шелест. Хункелер глянул на тополь и увидел, что листья затрепетали от первого утреннего ветерка.
Утром в четверг, в половине одиннадцатого, в церкви Св. Леонхарда состоялась панихида по д-ру Кристе Эрни. Хункелер только-только успел с последним отзвуком колоколов сесть на заднюю скамью возле Рут Цбинден. В квартире на Миттлере-штрассе он переоделся в черный костюм с черным галстуком. Свободного парковочного места в окрестностях церкви не нашлось, и он поставил машину прямо на тротуаре.
Взгляд его скользнул по головам провожающих. Почти сплошь пожилые люди — седые волосы, кое-где лысины. Карин Мюллер, прямая, чопорная, Ханс Грабер, г-жа Швааб, Армин Меркле из стариковского интерната, вместе с сестрами Бюлер и другими, чьих имен он не знал. Авраам и Ворчунья, Альбин и Конрад, Нелли Цубербюлер и Рут Кюнцли, Патрик и Свен. Даже Эдуард Фишер пришел, в элегантном черном костюме.
Впереди, у алтаря, расставлены венки, штук тридцать, не меньше. Целая стена цветов. На полу — урна с прахом г-жи Эрни. Заиграл орган, кажется что-то из Баха.
Затем некий правительственный советник открыл панихиду и первым делом принес извинения от имени нескольких важных персон, которые отсутствовали по причине отпусков. Тяжелым удар, сказан он, огромная потеря, всем гражданам и гражданкам, всем людям доброй воли необходимо теперь сомкнуть ряды, исполнить свой печальный долг и предотвратить дальнейшие злодеяния.
После него слово взяла Кристина Хефельфингер. Эту пухленькую, непоседливую женщину, которая несколько лет назад возглавила «Regio Basiliensis», Хункелер знал с университетских времен. Она сразу приступила in medias res [10] , как она выразилась, и заговорила о давних временах. Сказала, что всегда восхищалась Кристой Эрни, ее решительностью и упорством. Ведь Криста всегда действовала, руководствуясь здравым смыслом, и на самом деле с младых ногтей внимала голосу рассудка. Г-жа Хефельфингер рассказывала о демонстрациях, о сидячей забастовке на Главном вокзале, когда все участники купили билеты в один конец до ближайшей остановки, то бишь до Мюнхенштайна, а стало быть, разогнать их, нормальных пассажиров, было невозможно. Хункелер тоже участвовал в этой акции и потому слушал, посмеиваясь про себя.
10
К главному (лат.).