Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
— Он присоединён к остальной армии.
— Кажется, ваш эрцгерцог хочет доказать мне, что переправа через большую реку на виду у стотысячной армии — непростительная глупость. Я думал, что имею дело с прежними австрийцами! Разве Германия переродилась? Но я, во всяком случае, справлюсь с нею! — Бонапарт встал со своего места и, скрестив руки на груди, спросил:
— Как велика потеря?
— Я потерял около трети моего отряда.
— Почему вы не остались со своими книгами? Наука — настоящее призвание немцев...
Разговор прерван. Генерал-майор Бертье
Адъютанты, к которым подошёл Эгберт, многозначительно переглядываются между собой.
— Вероятно, опять порван мост! — сказал один из них вполголоса. У всех лица кажутся озабоченными и серьёзными.
Эгберт задел локтем стоявшего около него господина и хочет извиниться. Но тот с поклоном предупреждает его. Это шевалье Цамбелли. Оба пристально смотрят друг на друга.
«Что, ты бессмертен, что ли? Отчего ни одна пуля не поразила тебя?» — читает Эгберт на мраморном лице Цамбелли.
«Камень, видевший твоё преступление, спас мне жизнь», — хочет сказать он в свою очередь. Но ни тот, ни другой не решаются нарушить молчание.
Император прочёл депеши и отдал вполголоса какие-то приказания Бертье.
Затем он повернулся в ту сторону, где стояли слуги, и громко крикнул, чтобы ему подали лошадь.
Солнце прямо светило ему в лицо, которое и теперь поразило Эгберта своей неподвижностью. Трудно было прочесть что-либо на этом широком мраморном челе, осенённом чёрной прядью волос.
Мамелюк Рустан подвёл императору лошадь. Он ловко вскочил на неё. Окружённый облаком пыли, освещённый солнцем, точно гомеровский бог войны, мчится он через Мархфельд к своим сражающимся легионам. За ним скачут его адъютанты. Цамбелли в их числе.
Эгберт стоит ослеплённый и взволнованный. Ему кажется, что холодный всеобъемлющий взгляд этого человека, чуждого человеческих ощущений, пригвоздил его к месту.
Но едва Наполеон скрылся из виду, как все заговорили разом.
— Даву не может перейти Дунай. Мост окончательно уничтожен! — сказал один.
— У нас не хватает боевых запасов! Проклятый день! — говорят другие.
— Мы попали в мешок; если эрцгерцог догадается покрепче затянуть узел, тогда — vogue la galere! Мы все очутимся на дне Дуная.
— По крайней мере наступит конец этой человеческой бойне.
— Напрасно чума не извела его в сирийских пустынях! — бормочет старый полковник, только что получивший известие, что сын его убит наповал.
Бертье сидит у стола и записывает приказания императора.
Между тем перевязочный пункт переполнен тяжело раненными. Они рассказывают ужасы о резне, которая происходит на поле битвы.
Асперн опять занят австрийцами. Французы бегут к единственному мосту, который ведёт в Лобау. Начальники с трудом могут сохранить какой-нибудь порядок в этой неистовой суетне окровавленных, изнурённых солдат, жаждущих отдыха и покоя. Проходит партия австрийских пленников. Эгберт хочет присоединиться к своим товарищам, но Бертье останавливает его.
—
Эгберт едва держится на ногах от усталости и потери крови. Он садится в изнеможении у моста на кучу сваленных досок. Кругом со всех сторон слышатся крики, гром пушечных выстрелов, лошадиный топот. Мост запружен телегами с порохом и артиллерией. Тяжело раненные падают под ноги лошадей. Общее смятение увеличивается с каждой минутой.
Неподвижно стоит императорская гвардия и подсмеивается над бегущими.
— Ну, сегодня маленький капрал плохо исполнил своё дело, — говорят они между собою. — Теперь он уже не должен ворчать, если с другими случится неудача. Он сам узнал, как это вкусно.
— Да не удирайте же так быстро, — кричат другие бегущим. — Смотрите, потеряете подошвы!
— И штаны в придачу!
— Как будто в воде лучше умирать, чем в огне! — замечает старый ветеран.
— Разве ты не знаешь, старина, что эти жабы перескочут через всякое болото!
В это время на мосту происходит невообразимая суматоха и толкотня. Каждый старается проложить себе дорогу и столкнуть более слабого. Несколько человек раздавлено артиллерией. Иные перелезают через повозки, на которых перевозят раненых. Крики, визг, говор, грохот артиллерии — всё это раздаётся разом.
Император вернулся, весь покрытый пылью.
— Лан ранен, — сказал он, обращаясь к Бертье, на лице которого отразился ужас при этом известии.
Медленным, но верным шагом проходит Наполеон перед фронтом своей гвардии, как рассудительный игрок, который хладнокровно взвешивает свою последнюю ставку. Гвардия не встречает его обычным: «Vive l’Еmрrгеur!» Молча, стоя навытяжку, отдают ему честь ветераны. Их молчание равносильно для него судебному приговору.
— Генерал Мутон! — зовёт император.
Генерал подошёл к нему.
— Мой храбрый Мутон, — сказал торопливо Наполеон, взявшись за пуговицу его мундира, как он делал это в минуту сильного возбуждения. — Наша судьба висит на волоске. Я только что вернулся из Эслингена. Австрийцы могут овладеть им. Возьмите с собой ваших стрелков. Они были в деле при Эйлау. Удержите деревню во что бы то ни стало! Вы сами понимаете, что если неприятель ворвётся с этой стороны к нашему мосту, то мы погибли. Не теряйте ни минуты. Я рассчитываю на вас и знаю, что вы не обманете моих надежд.
Генерал тотчас же удалился, чтобы исполнить повеление императора.
Пока приходят в движение австрийские полки, назначенные в дело, Бонапарт отдаёт дальнейшие приказания. Он видит всю невозможность перейти мост со всей массой артиллерии, людей, телег и повозок до наступления ночи, которая скрыла бы от неприятеля отступление его армии. Наполеон убеждён, что эрцгерцог при своей крайней осторожности не станет беспокоить его ночью после чувствительных ударов, полученных им, несмотря на победу. Но до наступления темноты он должен во что бы то ни стало удержать свою армию на этом берегу и отстоять мост.