Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
Среди толпы мужчин резко выделялся владелец замка, граф Вольфсегг, своей величественной осанкой, спокойными и сдержанными манерами, которые составляли полную противоположность с суетливостью и неловкостью большинства гостей. Выражение доброты в линиях рта несколько смягчали суровость его строгого, загорелого лица и гордый взгляд; коротко подстриженные белокурые волосы с лёгкою проседью красиво окаймляли высокий правильный лоб. Над левым глазом виднелся глубокий шрам — след удара сабли. На графе было зелёное охотничье платье с золотыми пуговицами, вышитый золотом жилет, белые замшевые панталоны и высокие сапоги,
— Что это наш хозяин не думает приглашать гостей в дом! — воскликнул с нетерпением один толстяк, который, судя по его объёмистой фигуре, более других должен был ощущать голод. — Где же маркиз?
— Этот верзила Пухгейм также замешкался против своего обыкновения, — заметил другой. — Он всегда одним из первых является к столу.
Владелец замка ничего не ответил, хотя разговор наполовину относился к нему. Он внимательно смотрел на покатую дорогу, обсаженную с обеих сторон каштановыми деревьями, ожидая кого-то. Ещё спокойнее и безучастнее самого хозяина казался капуцинский монах, сидевший на каменной скамье у главного входа, со своим нищенским мешком и руками, скрещёнными на груди. Голова его была опущена, так что виден был только его обнажённый блестящий череп и рыжеватая борода. Глядя на него, трудно было сказать, погружен ли он в молитву и благочестивые размышления, или только дремлет. Но во всяком случае происходивший вокруг него шум не мешал ему, потому что он сидел неподвижно и только раз поднял лицо, живо напоминавшее лисицу своим лукавым и хищным выражением. Это был момент, когда владелец замка взглянул на него. Глаза их встретились; они едва заметно кивнули друг другу. В этом движении был как будто вопрос одного и ответ другого. Затем капуцин поспешно схватил чётки, висевшие у него на поясе, и стал читать молитву.
Владелец замка снова отвернулся от него. На дороге показался лёгкий охотничий экипаж. Рослый барон Пухгейм, сидя на козлах, правил парой серых в яблоках лошадей, которые были покрыты пеной. На задней скамейке сидел старый маркиз Гондревилль с испуганным лицом и напрасно умолял кучера ехать потише. Пухгейм забавлялся боязнью старика и гнал лошадей что было мочи. Он, видимо, поставил себе задачей обогнать всадника на вороном коне, который то ехал сзади, то под деревьями, около экипажа, стараясь опередить его в свою очередь.
Стоявшие во дворе охотники со смехом вышли к ним навстречу.
Пухгейм остался победителем. Он круто повернул экипаж и, остановившись поперёк ворот, загородил въезд всаднику, не обращая внимания на жалобный возглас маркиза, который едва не слетел на землю. Затем, насладившись своим торжеством, он быстро въехал во двор под громкие рукоплескания своих приятелей.
— Браво! Поздравляем с победой! — кричали зрители, пожимая руку Пухгейму, который ловко соскочил на землю, бросив вожжи подбежавшему конюху.
— Однако вы мастерски правите!
— Мы всё время летели рысью; я решил выиграть пари во что бы то ни стало!
Старый маркиз, изящный человек, с живым и выразительным лицом, не разделял общего восторга. Он вытер платком лицо, поправил измятое жабо и с
— Никогда больше не поеду с вами, барон! — воскликнул он на своём смешанном французско-немецком языке серьёзным и торжественным тоном. — В шестьдесят лет человек начинает дорожить жизнью... Моя жизнь принадлежит моему королю...
С этими словами маркиз снял шляпу и почтительно раскланялся с дамами.
Пухгейм спокойно выслушал жалобу маркиза и, вынув из своего кармана старинные часы в серебряной оправе, сказал:
— Каково! Мы поднялись на гору менее чем за десять минут. Вы можете поздравить себя, маркиз Гондревилль. С такою быстротою не ездил ещё ни один император и ни один король, даже сам Наполеон!
— Да, если бы Австрия не двигалась таким черепашьим шагом, то Наполеону не так легко было бы справиться с нами, — возразил с горячностью один из дворян.
— Потише, Ауерсперг! Не говори пустяков! — заговорили окружавшие его приятели. — Тебя могут услышать.
Глаза всех невольно обратились на побеждённого всадника, который, сойдя с коня, водил его некоторое время по двору, а затем, передав его конюху, подошёл к ним.
Это был красивый молодой человек, с чёрными блестящими глазами и бронзоватым цветом лица, который был очень эффектен при вечернем солнце. В его обращении виден был ум и самообладание.
Он выждал, чтобы утих восторг приятелей Пухгейма, и, подойдя к своему сопернику, протянул ему руку в знак примирения, с вежливым поклоном. На лице его не видно было ни малейшего следа неудовольствия или огорчения.
— Не сердитесь на меня, шевалье Цамбелли, — добродушно сказал Пухгейм, пожимая ему руку. — На войне и в игре счастье изменчиво; сегодня один победил, завтра другой. Вы мне отплатите тем же.
— Если бы дело было только в ловкости, то я не решился бы идти на пари с бароном Пухгеймом, — любезно ответил Цамбелли, — но я рассчитывал на быстроту своего коня; однако, к стыду своему, должен был убедиться, что ваша лошадь, барон, гораздо лучше моей.
Молодой человек говорил совершенно правильно по-немецки, хотя с заметным итальянским акцентом.
Затем разговор перешёл на лошадей — предмет, близкий сердцу большинства присутствующих господ; одни разделяли мнение Цамбелли относительно лошадей Пухгейма, другие спорили.
Граф Вольфсегг воспользовался этим моментом, чтобы подойти к главному входу, где сидел капуцин.
— Зажгите канделябры на стенах, — сказал он слугам. — Когда мы сядем за стол, будет совсем темно.
Он стоял так близко возле монаха, что почти прикасался к нему своим платьем.
— Выехал он или нет? — спросил граф шёпотом.
— Да, сегодня утром он, вероятно, уже был за Феклабруком, — ответил монах беззвучным голосом, перебирая чётки.
— А этот не видел его? — спросил опять граф, указывая глазами в ту сторону, где стояли гости.
— В Гмундене никто не видел его, кроме наших, — ответил монах. — А этот на рассвете ездил куда-то на своей лошади, по дороге к Ламбаху.
— К Ламбаху! С какой целью?..
В этот момент около них проходил слуга.
— Вы ведь побудете ещё у нас, отец Марсель, и не откажетесь выпить стакан вина, — сказал громко граф. — Теперь полнолуние, и вам торопиться не для чего.