Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
Но теперь она должна пройти мимо богатого крестьянина Рупрехта, который особенно ненавидит её. Сердце бедной девочки замирает от страха, но она надеется, что он не заметит её.
— Прочь с дороги, чёртово отродье! — закричал на неё Рупрехт и поднял кулак, чтобы ударить её.
Но управляющий Пухгейм выхватил девочку из-под его рук.
— Встань тут, Кристель, у ограды, — сказал он, загораживая её собой и размахивая своей тростниковой палкой с набалдашником из слоновой кости.
На счастье девочки, в этот момент с противоположного берега раздался колокол капуцинского монастыря; ему вторил колокол кармелиток, а вслед за тем дружно ударили оба колокола приходской церкви.
Всё стихло на кладбище. У всех сжалось сердце от какого-то боязливого ожидания; смолкли суетные помыслы перед грозным голосом, предвестником смерти.
Но это настроение продолжалось всего один момент, и толпа опять вернулась к обыденным интересам.
На дороге, ведущей к кладбищу, показался быстро несущийся экипаж, запряжённый четырьмя лошадьми.
— Это карета Вольфсеггов, — послышалось
— На запятках два лакея.
— Должно быть, дамы.
— Маркиза с дочерью.
— Говорят, дочь необыкновенно хороша собою и учёнее всех наших священников и лекарей.
— Так и должно быть; она из Вены...
— Карета остановилась у церкви; вот они выходят.
— Их ведь не увидишь без особенного случая. Говорят, они обе такие гордые, что не приведи Бог.
— Ну, с тобой они, конечно, разговаривать не станут. Ты и сам не знал бы, что отвечать им.
— Смотрите, у них венки в руках; они чуть не плачут.
— Прелюбопытная история случилась с этим покойником. Верно, он был какой-нибудь важный господин.
— Что за важный господин, просто лакей.
— Неужели!
Кругом раздался хохот.
— А ты и поверил этому. Они рассказывают это, чтобы надуть нас, потому что никто не должен знать имя покойника.
— Это знает один только император в Вене.
— Да разве покойник был наследный принц?
— Тише, они идут.
Маркиза с дочерью в это время подходили к кладбищу. Обе они были одеты в длинные чёрные мантии с креповыми вуалями, прикреплёнными к волосам, и с венками имортелей в руках. За ними шли два лакея в зелёных ливреях с серебряными нашивками и в треугольных шляпах. Ризничий шёл впереди, чтобы очистить им дорогу, хотя это было совершенно лишнее, потому что толпа добровольно расступалась с обеих сторон. Все сняли свои шляпы и шапки перед знатными дамами, и даже крестьянин из Ауракирхена низко поклонился им, несмотря на свою ненависть к дворянам. Обе дамы вскоре скрылись за липами кладбища из глаз толпы, и только время от времени виднелись концы их вуалей, развеваемые ветром. Между тем шествие при непрерывном звоне колоколов перешло мост и вступило на небольшую улицу, которая вела от церкви к кладбищу. Впереди шёл хор мальчиков с зажжёнными восковыми свечами в руках, за которыми несли церковную хоругвь с образом Богоматери. Затем следовал чёрный деревянный гроб, окованный серебром и увешанный венками, в котором покоились останки несчастного Бурдона. Гроб попеременно несли графские слуги, одетые в чёрное с головы до ног. За ними выступал священник из Гмундена с большим серебряным распятием в руках, окружённый капуцинами, опоясанными белыми шнурами с поднятыми капюшонами и в сандалиях. За духовенством шёл граф Вольфсегг с маркизом Гондревилль и бароном Пухгеймом, за ними граф Ауерсперг с Эгбертом и его приятелем, так как участие, выказанное молодыми бюргерами несчастному Бурдону, дало им право на почётное место в процессии. Затем следовали в том же порядке представители всех дворянских родов, имевших поместья у озера Траун и в соседних горах. Цамбелли должен был также участвовать в процессии по приглашению графа Вольфсегга. Он шёл рядом с графом Гаррах, владельцем небольшого замка на холмах Альтмюнстера. Оба они были в полном неведении относительно заслуг Жана Бурдона и потому слушали очень внимательно господина, шедшего рядом с ними, который считал своим долгом рассказать до мельчайших подробностей историю Гондревиллей и их слуги. История эта так заинтересовала Цамбелли, что он забыл обо всём и невольно вздрогнул, когда позади него раздался пронзительный крик и кто-то схватил его за руку. Он оглянулся и, увидев, что это была Кристель, сделал такое движение, как будто хотел стряхнуть повисшего на нём червя. Но девочка сама выпустила его руку, испугавшись неприятного выражения его чёрных блестящих глаз. Она закрыла лицо руками и, дрожа всем телом, бормотала что-то непонятное.
Шествие вступило на кладбище и остановилось перед вырытой могилой. Началась торжественная церемония погребения. Молча и благоговейно стояла толпа; многие преклонили колени, громко повторяя за священником молитву об успокоении души усопшего.
Вслед за тем у могилы появился патер Марсель; его можно было разглядеть издали, так как он стоял на возвышении, и солнечный луч, выглянув из тёмных нависших облаков, на несколько минут ярко осветил его рыжую бороду. Он высоко поднял серебряное распятие, взяв его из рук священника, и сказал, протягивая левую руку:
— Он лежит тут, у наших ног, мёртвый, поражённый пулей изменника. Это был верный, достойный и храбрый человек. Он прибыл к нам из страны безбожных французов, где поруганы церкви, разрушены алтари и изображения святых; он думал найти убежище среди нас, у которых ещё сохранилось уважение к святыне, повиновение и верность властям. Господь простит Жану Бурдону все его прегрешения; пресвятая Богородица будет его заступницей. Он пал как воин на поле брани, сражаясь с Вельзевулом. Одни могут заслужить Царствие Небесное, делая добро и живя по законам церкви и императора; другие — борьбой с силами ада. Всюду людям расставлены силки и сети, вырыты ямы; берегитесь, набожные христиане, чтобы не попасть в них, будьте день и ночь на страже, как этот человек, которого мы погребаем сегодня. Пока он был жив, его глас возвещал нам: «Остерегайтесь! Вельзевул идёт!» А кто этот Вельзевул? Это Бонапарт, тот самый, который три года тому назад прошёл через наши благословенные поля со своими войсками, занял Вену и расстрелял картечью ваших сыновей и братьев в ужасный день Аустерлицкой битвы! Теперь Бонапарт свирепствует в Испании, срывает венцы и ризы с образов Пресвятой
Женщины громко плакали; мужчины смотрели в землю, чтобы скрыть волнение, произведённое на них надгробной речью. Оратор сошёл с возвышения. Всякий спешил отдать честь покойнику, бросив горсть земли на его гроб. Дошла очередь до Цамбелли. Граф Ульрих, всё время внимательно наблюдавший за ним, заметил, что итальянец, наклоняясь к земле, сказал что-то стоявшей возле него Кристель, но это показалось ему настолько невероятным, что он решил более не думать об этом и отправился вслед за другими господами к берегу озера, где их ожидал длинный ряд экипажей. Мало-помалу разошлась и остальная толпа, громко толкуя между собою о богатом погребении и речи Марселя. Большинство отправилось в ближайший питейный дом, где благодаря щедрости графских слуг и богатых крестьян, которые не хотели отстать от них, скоро началась шумная попойка.
Кладбище опустело, и только старый могильщик со слугой молча заканчивали свою работу. В нескольких шагах от них стояла Кристель под деревом и, казалось, считала пригоршни земли, падавшие с их лопат. Правая рука её была крепко сжата, как будто она боялась выронить из неё какую-то дорогую вещь.
— Чего стоишь тут, обезьяна! — крикнул ей могильщик. — Уж не хочешь ли сосчитать, сколько нужно песчинок, чтобы зарыть покойника? Лучше сбегай-ка к трактирщику и прикажи ему налить эту бутылку.
Кристель поспешно опустила руку в карман и подошла к могильщику.
— Что ты вытаращила на меня глаза как помешанная! — проворчал он с досадой.
Кристель взяла из его рук бутылку и боязливо заглянула в могилу, где гроб уже был закрыт землёю.
— Говорят, вы умный человек, дедушка Игнас! Скажите пожалуйста, что думает теперь покойник?
— Благослови Господи и помилуй! — проговорил с испугом старик. — Чего ты не выдумаешь! Плохая была бы история, если бы мертвецов мучили разные мысли. Слава Богу, они не думают и не говорят. Мы достаточно насыпаем на них земли, чтобы они замолкли навеки.
— Священник говорил, что все мертвецы встанут, когда наступит Страшный суд, — заметила Кристель.
— Это правда, — подтвердил могильщик, поправляя свою ермолку. — Святые будут нашими заступниками на Страшном суде. Но он ещё не скоро будет, и неизвестно, доживём ли мы до этого... Ну а ты сбегай скорее и принеси вина. Ты сама дрожишь от холода, я тебе непременно дам глоток.
Но Кристель против своего обыкновения медленно шла по кладбищу, погруженная в глубокую задумчивость. Вот тут, у ворот, она схватила за руку человека со странными чёрными глазами, которых она не могла забыть, потому что этот человек не походил ни на одного из тех, кого она встречала в своей жизни. Не ослышалась ли она?.. Он шепнул ей: «Когда поднимется месяц над Траунштейном, приходи к замку и жди меня у садовой ограды»... Что он хочет сказать ей? При этой мысли вся кровь бросилась ей в голову; у ней вырвался торжествующий возглас, но она тотчас же оглянулась на могилу, и чувство торжества сменилось смертельным испугом. Она бросилась с кладбища, как лань, преследуемая охотниками; но сзади её никого не было; на кладбище царила мёртвая тишина, прерываемая только бранью могильщика, который называл её ленивой, негодной тварью.