Смерть куртизанки
Шрифт:
— С тобой сочтусь позже, — сказал он, помолчав. — Можешь идти пока.
Прошло десять дней. Аврелий сидел в кресле в белоснежной мужской тоге, которую надел рано утром после того, как возложил на алтарь в Капитолии первый сбритый с подбородка пушок.
Лукреция, как всегда ослепительно красивая, стояла перед ним, напрасно ожидая, что он предложит ей сесть на один из стульев с высокой спинкой, стоявших вокруг стола.
— Я велел тебе прийти, чтобы поговорить о твоём отъезде. Я подождал, сколько следовало, пока не сожгли прах отца на погребальном
— Завтра же перееду в дом на Целиевом холме, если тебе угодно, — с досадой ответила она.
— Наверное, я плохо объяснил тебе, Лукреция, что имею в виду. Ты забыла, что дом на Целиевом холме принадлежит мне?
— Твой отец обещал…
— Мой отец был большим лгуном. Сегодня вскрыли его завещание, хранившееся у весталок. Так вот, в нём нет ни слова о том, что тебе достаётся хоть что-то.
— Так он обманул меня! Вот старая гадкая свинья! — процедила сквозь зубы Лукреция.
— Тебе кажется уместным так отзываться о моём почтенном отце, с которым ты столько раз делила стол и постель? — негодуя, спросил Аврелий. — Жаль, что он никак не выразил тебе свою признательность за это…
— Но ты же не захочешь, чтобы я ушла отсюда вот так, с пустыми руками! — воскликнула Лукреция, и глаза её полыхнули злобой.
Аврелий помедлил, сердясь на самого себя за то, что эта женщина, которая была всего лишь несколькими годами старше, всё ещё способна подавить его своей красотой и упрямой настойчивостью. Важно, однако, чтобы она не заметила его нерешительности…
— Именно этого я и хочу, милая Лукреция, — заговорил молодой Стаций. — Ты оставишь здесь и все красивые вещи, что украшают твою комнату, коринфские вазы, серебряный сундук, столик розового дерева, греческую статуэтку Психеи и, естественно, все драгоценности, в том числе и браслет, которым ты завладела самым непозволительным образом.
— Я отдала его Аквиле, как только ты приказал! — смиренно произнесла Лукреция.
— Я имею в виду не тот браслет с камнями, украшавший твою руку, когда стало известно о несчастье, — с насмешкой продолжал Аврелий. — Я имею в виду другой — с пластинами, украшенный сапфирами, который должен был лежать в сундуке, когда Умбриций опустошил его. Секретарь, или, вернее, бывший секретарь клянётся, что не видел его там.
— Мне об этом ничего не известно! — сухо ответила женщина. — Возможно, этот вор просто продал его прежде, чем возвратил тебе награбленное.
— Думаю, это исключено, прекрасная Лукреция. Если не ошибаюсь, ты сказала, что после праздника во Фронтоне никогда больше не видела браслета…
— Да, так и есть! — неохотно подтвердила она.
— Увы, — оборвал её юноша, — ты, безусловно, ошибаешься. Я хорошо помню, как заметил его на твоей руке накануне смерти отца.
— Ты определённо что-то перепутал!
— Нет, милая Лукреция, поверь мне, я всегда с величайшим интересом наблюдал за тобой, — пошутил Аврелий. — И случившееся, мне кажется, не вызывает сомнений… Возможно, после пиршества отец разрешил тебе оставить браслет ещё на несколько дней или же ночью, вернувшись из Фронтона, был
— Ты бредишь, благородный Стаций! Власть, которую ты так неожиданно обрёл, ударила тебе в голову! Пытаешься походить на взрослого, но ты всего лишь самонадеянный мальчишка, и я готова поклясться, что в глубине души ты дрожишь как лист! — презрительно бросила женщина.
Аврелий сжал губы, понимая, что Лукреция права: перед ней, взрослой и решительной женщиной, он действительно всего лишь жалкий юнец. И всё-таки он не должен уступить ей.
— Очаровательная Лукреция, браслет украшал твою руку именно тогда, накануне смерти отца… Я могу доказать тебе это, — заявил он.
— Каким образом? — спросила она, однако уже без прежней уверенности.
— В тот солнечный день ты долго сидела на ска — мье в перистиле, когда сушила волосы. А наутро мы получили известие о смерти отца, и я, проходя между слуг, взял тебя за руку, если помнишь. И заметил на коже несколько белых полосок, которые никак не совпадали с браслетом на твоей руке. Светлые полоски на твоём запястье были как раз похожи на пластины исчезнувшего браслета с сапфирами. Та же форма и тот же размер.
— Глупости! Даже если то, что ты говоришь, правда, это ещё ничего не доказывает. Я могла сидеть на солнце когда угодно.
— В самом деле, любезная Лукреция? Но ведь до того самого утра выпало довольно много пасмурных дней. А лёгкий загар держится, как известно, недолго.
Женщина закусила губу, терзаемая злостью и страхом.
— Советую поскорее вернуть мне эту драгоценность! У меня добрый нрав, и я легко мог бы закрыть глаза на забывчивость красавицы, — саркастически продолжал Аврелий. — Но что касается дома на Целиевом холме… Такая обворожительная женщина, как ты, без труда найдёт себе другое жилище.
— Но ты разве не знаешь, сколько стоит приличный дом в Риме? — возмутилась Лукреция, вне себя от бешенства.
— Тебе принадлежит пара комнат в инсуле, можешь переехать туда, — с иронией заметил Аврелий.
— Но эта конура под крышей в жалкой инсуле годится разве что для нищего. Неужели ты полагаешь, будто женщина моего положения сможет там жить! — задыхаясь от ярости, возразила Лукреция.
— Хотя я, пожалуй, и мог бы оставить тебе дом, — подумав немного, спокойно продолжал Аврелий, надеясь, что голос не выдаст охватившего его волнения.
— Спасибо, дорогой Публий. Я всегда говорила, что ты добрый юноша! — воскликнула Лукреция, успокаиваясь.
Теперь или никогда, решил молодой человек, чувствуя, как колотится сердце. Лишь бы только не дрогнул голос.
— При условии, однако, что будешь платить мне так же, как платила моему отцу! — выпалил он одним духом.
От изумления Лукреция даже открыла рот, не зная, что сказать.
— Можешь поразмыслить до вечера. Жду тебя в моей комнате после ужина, — заключил Аврелий, выпроваживая её и при этом не замечая, каким новым, заинтересованным взглядом окинула его молодая женщина.