Смерть - лучший учитель

Войт Крис

Мы какое-то время помолчали в первозданной тишине предрассветного часа. Шум бала заметно стих после появления гостя из Ватмаара.

— Понимаешь, когда приезжают подобные личности, мы не можем диктовать условия. Если явится король Лидора, мы тоже не станем захлопывать дверь у него перед носом, даже если он приехал не ко времени.

— Я завтра уезжаю, — внезапно сказала я. Стоило мне только произнести эти слова, как и мысленно я сразу же решила, что именно так и поступлю. — Экзамены сданы, курсовая — тоже. Ведь можно?

Роберт пожал плечами, затем утвердительно

кивнул. Я кивнула в ответ и вдруг неожиданно для себя самой сказала:

— Повелитель разговаривал со мной перед тем, как войти в зал.

Суровый воин внимательно и даже с каким-то сочувствием посмотрел на меня и покачал головой:

— Тогда тебе тем более не стоит посещать Ватмаар…

…Так мы и решили: я покину Академию как можно скорее и окунусь в теплую и пряную суету Хермета, а Роберт обещал сам известить деканат о моем отъезде.

Я летела над просыпающейся равниной, по-осеннему сонно стелился туман в оврагах, а роса на желтых листьях сверкала в лучах восходящего солнца. Вместе со светом рассеивался и мой иррациональный страх. Арчидоз сегодня был на удивление молчалив и думал о чем-то своем. Ему нравилось иногда играть из себя говорящую зверушку, но я-то знала, что юный возраст дракона ничего не говорит о его интеллекте. Эти удивительные существа с рождения олицетворяли стихии и, как следствие, обладали мудростью, несоизмеримой с их прожитой жизнью. Вот и сейчас Арчидоз просто молча скользил, ловя воздушные потоки, и, прищурив огромные глаза, смотрел вдаль на восходящее солнце.

Далеко внизу мелькнул порт и темная тень на воде поблизости. Но скорость полета не позволила рассмотреть корабль Ватмаара, стоящий на якоре. Он лишь мелькнул черным рваным силуэтом и пропал где-то позади нас. А впереди расстилалось неспокойное, медленно остывающее осеннее море.

Меня ждал дом и каникулы.

Часть 4

Третий курс и песнь духа. Глава 26

Я проснулась от странной песни. Под моим окном, несмотря на ночь, кто-то выводил мелодию, одним голосом, без слов. Я устало открыла глаза и увидела потолок своей спальни, освещенный дрожащим светом уличного фонаря. Было удивительно тихо вокруг: ни звуков пьяных драк, ни звяканья доспехов стражников, ни шума погрузки кораблей. Почти мертвая, совершенно неестественная тишина. И только этот голос, одинокий и горький, разносящийся далеко над водой.

Я выскользнула из мягкой постели и подошла к окну. Со второго этажа моей лавки было видно только угол соседнего здания, а правее — нагромождение ящиков. Сегодня эта куча была не так высока, как обычно, и за ней я смогла увидеть не только торчащие мачты кораблей, но и узкую полоску причала. Еще дальше блестело море, дробя свет огней с палуб и отсветы городских фонарей.

Источника пения я не видела, но горькая мелодия продолжалась в удивительной тишине. Моя рука сама приоткрыла ставню окна, которую я обычно закрываю от уличного шума.

Я села на подоконник и окинула взглядом полутемную улицу, уходящую в даль. Трактир был сегодня закрыт, лишь ветер

устало качал висящую на цепях вывеску. Голос все пел и пел, на удивление одиноко и грустно. Голос пел ненавязчиво и печально, о чем-то понятном любому: о потерях, о боли, об утраченном, но не забытом. Казалось несправедливостью, что эта песня звучит в полнейшей тишине, отчего одиночество казалось незыблемым.

И вдруг как-то само собой получилось, что я стала подпевать. Я глядела на спокойное, искрящееся море и вспоминала Лидор.

На этот раз мне вспомнилась моя личная потеря — осень в горах Крелонтена. Бесконечные ряды деревьев, пылающих огнем, опавшие орехи на земле и последние ягоды. Заваленные листьями каменные лестницы, ведущие в гору там, где слишком крут подъем. Замшелые колонны из белого мрамора и перила, увитые ярко-алым виноградом. Кое-где в переплетениях его лоз еще можно увидеть фиолетовые гроздья ягод, которые проглядели наши виноделы. А мощеные тропки все уходят вдаль, петляют, прыгают мостами через быстрые ручьи, спускаются лесенками в ущелья. Воздух кристально чист и наполнен ароматами пряной осени: и сырости, и прелых листьев, и упавших диких яблок.

Я вдруг обнаружила себя сидящей на подоконнике и поющей под луной о доме. Слова сами ложились на ту же мелодию, которая меня разбудила. И в этот момент я поняла, что у печали одна музыка и один мотив на всех языках и во всех мирах. Стоило мне только в задумчивости замолчать, как умолк и тот, второй голос. И наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь легкими всплесками воды, бьющейся о пирс и борта кораблей. Я с удивлением обнаружила на одном из ящиков напротив моего дома худенькую фигурку. Молодая девушка сидела на коробке и с интересом меня разглядывала, но ее лицо было в тени дома.

Я махнула рукой, и фигура качнула головой в знак приветствия.

Мы пели до самого рассвета, каждая о своем, но на один мотив. Я глядела на звездное небо, девушка неотрывно смотрела на легкие морские волны.

На рассвете, когда первые лучи солнца коснулись и осветили изнутри далекий край моря, я обнаружила, что мое горло болит, как при сильной простуде. Отчаянно першило и саднило, а затекшее тело безумно ныло. Я согнулась в приступе кашля, а когда глотнула воды и стерла выступившие на глазах слезы, фигуры на ящиках уже не было и в помине. Решив, что после ночи вытья на луну работать не смогу, я поставила за прилавок по-прежнему молчащего Арчидоза и завалилась спать.

Дремать днем это особое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Всегда снятся очень легкие и счастливые сны, а солнечный свет освещает их изнутри волшебным сиянием. Ближе к вечеру я потянулась и попыталась проговорить несколько слов перетруженными голосовыми связками. К удивлению, мне это удалось, а боль почти полностью прошла.

Для верности я выпила пару залечивающих зелий и спустилась вниз, где Арчи обслуживал целую толпу клиентов. Я немного оторопела от такого обилия покупателей, которые при виде меня зашептались. Уже через час, когда лавка закрылась, я, убирая со стойки, спросила Арчи: