Смерть на фуршете
Шрифт:
— Это его Бродский назвал «трагическим элегиком»?
— Его, его… Знаменит с молодости. Причислен к «ахматовским сиротам» и, верно, до сих пор не смог избавиться от ощущения этого сиротства. Он громогласно бедствует и несколько лет назад на упрек друзей в литературной неразборчивости при выборе стихов для перевода заявил, что ему не на что купить даже пельменей…
— Неужели правда?
— Ну, если сказал… Во всяком случае, недавно ему отвалили премию в такую сумму, что хватит не только на пельмени, но и на манты с хинкалями. Правда,
— Ой, у меня дочка собирает магниты!
— А у меня жена… Я тебе дам лишний, где-то у меня валяется, для служебных целей. Заодно приобщишь наследницу к нашим идеям… Внучка у меня уже приобщена, а она помладше твоей дочери будет… Ну, Амфитрион с ним, с Брандтом! У него наверняка пригласительный в золотом конверте… Пойдем-ка в зал, послушаем, кому дадут, а потом… Есть идея. То есть не идея, а запасной вариант. Надо всегда иметь несколько вариантов, ведь подлинная свобода — это свобода выбора. Для нас, фурганов, это особенно важно.
— Для кого?!
— Фурганов! Лови этимологию! Веганы — это вегетарианцы. Фриганы — те, кто отыскивает съедобное на помойках, в мусорных баках. А мы — фурганы. Питающиеся на фуршетах. Уразумела?
— Угу.
— Ну, добро. Мудрей потихоньку.
Трешнев, как обычно, вертел головой во все стороны, стараясь разглядеть в сотнях присутствовавших тех людей, которые могут ему понадобиться.
Вдруг насторожился, снял очки, протер, надел опять, всмотрелся…
— Сиди-ка здесь.
Побежал по лестнице амфитеатра куда-то вниз и вскоре вернулся в сопровождении молодого рослого офицера в парадной летной форме.
— Знакомься! Мой сын — капитан ВВС Трешнев Глеб Андреевич. А это Ксения Витальевна… как твоя фамилия?.. ах да, Котляр. Кандидат филологических наук, академик Академии фуршетов.
Сын, улыбнувшись, поздоровался:
— Папа, вижу, твоя академия разрастается…
— Это правда, сын! Растем, работаем с народом… Как сюда залетел? Ты ведь до июля должен быть в Ахтубинске.
— А я и есть! Просто в связи с присуждением Соборной премии получили специальное задание: привезти сюда священнослужителей южнороссийских епархий. Ну, естественно, и сами, экипажем, приехали посмотреть…
— Пригласительные золотые?
— Папа! У нас своя программа!
— Ты надолго?
— Увы! Завтра ночью улетаем в Питер… Повезем священников туда.
— В Пи-итер… Завтра в Питер…
— Поздно вечером. Ночью.
— Еще лучше! А нас с собой сможете взять?
— Кого взять? Вас с Ксенией… Витальевной?..
— И президиум Академии фуршетов… То есть человек пять, около этого. Дело в том, что двадцать шестого в Питере — присуждение премии «Пушкинский Дом». Хотелось бы поприсутствовать. Потянешь такое? — Трешнев подмигнул своему красавцу.
—
— Разумеется, ведь это самолет. Не подведем! Ты ночевать у нас будешь?
— Хотелось бы.
— Я тебе все подготовлю. Утром будем и со списком, и с данными…
Глеб Андреевич отправился к своим, а Трешнев оживился:
— И на «Пушкинский Дом» слетаем, и «Кизиловый утес» по библиотекам Питера поищем… Готова?
— Готова, — ошарашенно проговорила Ксения.
— Досточтимые сударыни и судари! — разнесся звонкий девичий голос под сводами зала. — Слово предоставляется лауреату Соборной литературной премии Николаю Владимировичу Куприну!
— Какому Куприну? — вздернулся Трешнев. Оказывается, пока они вели свои разговоры, объявили лауреата. — Ну, образованцы! Представляешь, премию дали Курпину, а эта свиристелка — «Куприн»! Вот тебе еще одно свидетельство развала школьного литературного образования!
Между тем лауреат, писатель, которого, смутно помнила Ксения, относили к «деревенщикам», заговорил:
— Вы знаете, это счастье! С одной стороны, когда я соглашался быть выдвинутым на эту премию, не знал, какая впереди нервотрепка. Думал: ну, дадут — не дадут. Получу, если что, авансом, чтобы мне еще пожить и поработать во славу Божию и во славу нашей любимой, нашей единственной России. А тут такие испытания! Одного из семи надо выбрать!
Зал ответил понимающими аплодисментами, которые лауреат воспринял иначе.
— Хорошо, я коротко скажу. Была такая история: меня Господь посетил, а у меня дом сгорел на родине, в котором мне надо сделать музей православной культуры. И когда мне сказал Витя: «Вас выдвигают», — я согласился. Думаю, может, дадут копеечку. Это сторона материальная…
Огромный зал вновь радостно отозвался бурными аплодисментами, а Трешнев успел вставить:
— Хотя Николай Владимирович Литературного института не кончал, а был выпускником военно-политического училища, где, помнится, обучают риторике, косноязычен он, в несовпадение со своей прозой, как наш основатель, Алексей Максимович Горький. Тот обычно, когда его приглашали выступить, отказывался: «Я вам лучше напишу».
— Но есть сторона соборная, — продолжал Курпин, — величие подвига Кирилла и Мефодия, которые вырастили и русскую литературу, и русский ум. Вот английский язык. Где он появляется, там экономические расчеты, там политические интересы, там завоевание сырьевых баз…
— Ну, кажется, можно отходить от точки, — сказал Трешнев. — Николай Владимирович, предвкушающий фуршет в свою честь, очень своевременно напомнил мне об английском языке, контекстуально американского варианта. Ведь мы сейчас пойдем в резиденцию американского посла. Там сегодня дают концерт традиционного винтаж-кантри, разумеется с предфуршетом и фуршетом-грандиозо. Я приглашен, а билет на два лица.