Смерть на фуршете
Шрифт:
— Я, конечно, не вправе судить… — неуверенно проговорила Ольга, — но Антон называл ее графоманкой… И того хуже, отвязной графоманкой.
— А я о чем говорю! — Трешнев даже скорости прибавил, да и шоссе было свободно. — И это больше всего задело Отвесова?
— Конечно, задело. Стоять в не только в лонг-, но и в шорт-листе рядом с общепризнанной графоманкой!.. Но вообще отказаться от участия, попросту снять свое имя ему почему-то в голову не пришло. Зато на торжественной церемонии напился, а может, и не напился — этот Осип, если видели, не человек — шаровая молния. И во всеуслышание заявил, прошу прощения,
— Ужас! — не сдержалась Ксения.
— А! Что вы? — встрепенулась, так и есть, опять задремавшая Инесса.
— Спи! Еще не приехали. Ничего интересного, — эти слова Трешнев едва ли не промурлыкал. Тут же деловым тоном Ольге: — Неужели так и сказал?!
— А чего бы они тогда задрались?!
— Я слышал, по принципиальным вопросам. Горчаковский отстаивал либеральные ценности, а Отвесов — национально-патриотические.
Продолжает издеваться, негодяй, над наивной читательницей!
— Я вам точно передаю то, что мне Антон рассказывал. А он не только все это слышал, но стал их разнимать, когда Мастыра попытался за сказанное дать Отвесову, если попросту, в морду.
— Не получилось?
— Ярослав крупный, а Отвесов юркий. Драка у них, по словам Антона, получилась какая-то детская, да в нее еще и Сухорядова ввязалась…
— Надо же! — певуче проговорил Трешнев. — И это надежда молодой российской литературы.
— Это что такое: надежда литературы? — фыркнула Инесса. — В какой пробирной палатке эту татушку ставят?! И кто? Евгения Вежлян? Элеонора Кущина, Алена Мостовец?
— Покойная Элеонора писала как раз о Горчаковском… — Трешнев сделал паузу, будто удерживаясь от подразумеваемого: «…тоже покойном»… Кстати, а где был Горчаковский во время этой стычки?
— Наверное, интервью давал, дело обычное… Он потом появился, когда уже охрана ресторана вмешалась. Кстати, и пресса тоже набежала. На следующий день, а в Интернете и до того, Антона ославили не меньше, чем Отвесова. Нацепили на него всех возможных собак, в очередной раз записали в антисемиты… Антон очень смеялся.
— Чего это он смеялся? — теперь Трешнев был совершенно серьезен. — Запишут — не отпишешься!
— Это не про Антона, — возразила Ольга. — Он вообще удивительный… Однажды говорит мне: ты знаешь, какая со мной штука приключилась. По отцу я еврей, по матери армянин… У евреев национальность по матери, у армян — по отцу… Родился и живу в Москве. По русскому языку и литературе у меня всегда были только пятерки… После армии крестился… Кто я? Как ни крути, просто человек.
Некоторое время ехали молча.
— Я-то знаю, что Антону пить нельзя… — вновь заговорила Ольга. — После его контузии и ранения… Но если бы он тогда, на этой «Норрке», не выпил, получилось бы еще хуже…
— А что хуже? — удивился Трешнев. — Начал бы отбирать премию силой, прямо на сцене?
— Премия ни при чем! Он ведь не просил, чтобы его на нее выставляли, а потом до финала продвинули. Каждый писатель считает, что он написал лучше других. Каждый находит у себя такие достоинства, которых нет у прочих… Но, понимаете… Когда-то давно я слышала по радио выступление одного прозаика… не вспомню фамилию, но точно ленинградского, питерского
— Но, наверное, вам, как врачу, как близкому для него человеку, надо было бы отворачивать Антона от подобных снятий стрессов к писанию, к новым рассказам, повестям… Ведь повидал он очень много… — это бодрствовавшая Инесса заговорила.
— И повидал, и воспринимает… Но литература все же не конвейер. Мы с ним не раз говорили об этом, и он мне доказывал, что в какой-то момент его просто начинает разрывать… если он не отбросит литературу. Не писать! Совсем. Он и тогда это почувствовал — из-за большого обмана, а не потому, что премию не получил. И он, чтобы не думать об этом, просто стал пить… А меня не было — дежурство совпало.
— А Горчаковского вы читали? — спросил Трешнев.
Ольга ответила не сразу:
— Читала… Поверьте, мне как врачу: человека — до слез жалко. Молодой красивый парень — сколько их у нас гибнет ни за что ни про что… Но как писатель…
— Как писатель он после своей гибели день ото дня возносится все выше и выше… Сегодня утром я слышал по радио, что Федор Бондарчук, который собирался продюсировать экранизацию премиального романа Горчаковского, заявил, что будет сам ставить этот фильм и, скорее всего, сыграет в нем одну из главных ролей.
— Вот как раз Федору Бондарчуку его и ставить! — это Ольга воскликнула так громко, что неподвижная прежде Инесса передернулась на своем месте. — Какая литература, такое и кино!.. Господь с ним!
— Значит, современное кино вы тоже не любите?
— Да что вы меня все про искусство с литературой спрашиваете? Я же объясняю, у Антона запой был не оттого, что премию не дали. Переживал большую обиду. Но, между прочим, быстро пришел в чувство. и в порядок скорее уже не себя приводил, а своего собутыльника, который к нему на фуршете привязался. Я вначале, когда они ко мне завалились, испугалась. Думала, что это бомж какой-то… А он, хотя пьяный вусмерть, предъявил мне членский билет Союза писателей России… заявил, что он поэт… Так и шло. Вначале дома у меня покуролесили, а потом я их сюда перебросила, я ведь тоже машину вожу… Думала, этот… поэт уйдет, но вот… они с Антоном нашли друг друга… вначале опохмелялись не только водкой, опохмеляли друг друга политическими спорами… Даже смешно… Этот заявляет, что он писатель, то есть поэт-патриот, а Антон ему рассказывает, что в Америке и Европе тоже люди живут, а не только семейства Бушей и Клинтонов вместе с Хавьером Соланой…
— Оказывается, и вы, сударыня, кое-что из политики знаете…
— Я же говорю: пациенты рассказывают!
— То есть поэт и прозаик обрели общий язык…
— Нет-нет! Антон политиканства терпеть не может. Просто он даже спьяну увидел, что у человека политический ералаш в голове, ну и попытался как-то его к реальности оборотить… А потом, когда этот… Валера узнал, что Антон воевал, контужен, ранен… стал и про своего сына рассказывать… также в Чечне воевавшего, в спецназе… а теперь вынужденного официантом прислуживать…